Дневники: 1925–1930

Вчера у нас ужинал Джек[181], и мы считали, сколько уже лет не оставались наедине втроем в одной комнате. Он, Несса и я ждали ужина и нервничали. На этих встречах я волнуюсь сильнее, чем она. Ее очаровательная сердечность (странное слово) произвела на меня впечатление и напомнила о матери, когда та вела его под руку и смеялась. Несса была такая искренняя и такая спокойная, а потом, на довольно унылом сборище у Роджера[182], она стала веселой и задорной, целующей Крисси[183] и заигрывающей с миссис Анреп, такой беспечной, непринужденной и седовласой, но хватит об этом. По правде говоря, я слишком рассеяна, чтобы описывать Джека, хотя он того стоит. Разумеется, мы опять смеялись. Он говорил типично «уоллеровские» вещи – «есть два вида биографий, моя дорогая Джиния» – в своей былой самоуверенной нравоучительной и невероятно выразительной манере. Волосы у него медно-рыжие; второй подбородок стянут воротником; доверчивые карие глаза теперь немного замутнены; Джек упомянул, что оглох на одно ухо, и продолжил рассказ о том, как он каждый год лечится у швейцарца и как дарит коробку шоколадных конфет монахиням, которые содержат клинику и постоянно недоедают, а те его очень любят. Он заглядывает в окно и видит, как они передают коробку по кругу и берут по очереди. На обратном пути от Роджера он рассказывал нам – «мой дорогой Леонард, я настаиваю на том, чтобы заплатить за это такси», – как прошлым летом ловил мотыльков на сахар и поймал, наверное, штук сто пятьдесят, а его товарищ (по рыболовному клубу) оставляет электрический свет включенным, поэтому мотыльки слетаются и садятся на занавеску. Джек преувеличивает, просвещает, всех очень щедро хвалит. По словам Л., «он может быстро наскучить». Потом мы обсудили его автобиографию; о ней он говорил очень увлеченно, почти эмоционально. «Но можно ли говорить правду? О своих романах с женщинами, например? О родителях? О матери опять же? Она была способной женщиной – мы всей ей очень многим обязаны, – но суровой». Однажды она сказала Нессе странную вещь – что ненавидит девочек, особенно оставшихся без матери. «Она зашла слишком далеко; это был ужас всей ее жизни – потерять свое очарование. Она не хотела видеть в доме девчонок. Это бы стало трагедий. Она была очень эгоистичной женщиной»[184]. (Пишу я здесь, а все мысли о книге «На маяк» – на протяжении всего повествования должно слышаться море. Я хочу придумать другое слово для своих книг вместо «романа». Новый … Вирджинии Вулф. Новое что? Новая элегия?)

19 июля, воскресенье.

Взяв этот дневник сюда, в студию, я, как мне кажется, сделаю ему только хуже, ведь по утрам я занята другими делами: Свифтом или письмами. Итак, целая плеяда людей и вечеринок канули в небытие[185]: вечеринки и жалобы Оттолин; Гвен Равера была у нас вчера в пышном пыльном черном одеянии; Том немного перестраховался в вопросе с банком; Сивилла Коулфакс пьет чай и отнекивается от своего нежелания устраивать вечеринки, на одной из которых, кстати, Ольга Линн[186] в ярости прервала выступление, а Бальфуру[187] пришлось ее успокаивать; и Оттолин потеряла свою шаль; и сад был освящен как сцена, и Клайв с Мэри были видны во всех деталях; вернулась домой и сразу в постель; миссис Асквит, леди Оксфорд, назвала меня самой красивой женщиной в комнате, и тот же комплимент мне на следующий вечер (настолько насыщенной была неделя) сделал Джек Хатчинсон[188] у Дэди, где снова было много людей и выпивки; вернулась домой и сразу в постель; потом был ужин с молодым Эдди Сэквилл-Уэстом[189] (я получу его пианино) и Джулиан Моррелл, за которой заехал Филипп; потом вечеринка у Оттолин с Чингом[190], игравшим на пианино; новость о смерти Хью Андерсона[191] дошла до Ангуса; Мерфи уходит, миссис Картрайт приходит; а еще мои книги – о да, в «Calendar[192]» оскорбили «Миссис Дэллоуэй», что было немного неприятно, но затем на меня снова обрушился поток похвал, к тому же обе книги прекрасно продаются, а мои опасения были необоснованны; Мейнард принес нам брошюру под названием «Экономические последствия мистера Черчилля[193]», и мы за неделю напечатаем 10 000 экземпляров и будем продавать их за шиллинг.