Дневники 1926-1927

Не знаю, будет ли это верно для всех, но мне так представляется, что вся наша радость на земле бывает от друга, если же кому не удается найти себе друга среди людей, то иной делает себе друзьями животных — от кошек и собак — и до всего сущего, так что обнимает дружески все на земле: и солнце, и луну, и горы, и мельчайший жгуток подорожника на своей тропе. Таких людей, не умеющих устроить себе счастье, таких обиженных, что его даже не замечают, называют, смотря по силе способностей, чудаками или художниками. Их большое значение в том, что, созерцая их творения, в сущности, счастливые люди начинают замечать свое счастье, понимать его и делать жизнь на земле.

26 Августа.Бормочет с утра молодой тетерев где-то возле самой деревни. Молодые березки на болоте заметно желтеют. Я ошибся в расчете на прохладное утро и вышел поздновато и прозевал чудеса раннего утра. Пока дошли до Ивановского болота, стало жарко, и я скоро устал. Но как ни устал, не могу забыть танцующих кочек в ржавой воде, когда Кента подводила, и потом на солнце фейерверк серебряных подкрыльников взлетавших бекасов. Успех стрельбы по болотам зависит от быстрого прицела, чуть стал выгадывать и рассчитывать, промах непременный. Верный выстрел сопровождается как бы озарением, сразу и так. Бывает, нога стоит не так во время выстрела, поправился, подумал, стал прицеливаться и промахнулся. Надо просто бить, смеясь над промахом, не жалея патрон, не досадуя, и тогда будешь попадать без промаха. Я сначала рассчитывал и промахивался, пока, наконец, плюнул на учет и убил подряд трех и очень трудных и на большом расстоянии. Заметил, что если близко стреляешь, то чаще подстреливаешь.

Получил книжку «Новый Мир» и удивился: там Воронский! Он пишет о Льве Толстом, но не забывает и Бабеля. Едва ли свою собственную, но все равно глубокую высказывает мысль: «Творческий акт есть акт, в котором (стиль семинариста Воронского), надо сказать: «в творческом акте принял участие и художник, и его модель».

<Запись на полях>Перекидывает от ветра.

Статьи Вороненого (для маленьких детей) приводят в большее уныние, чем другие, потому что ведь это уж все, что остается в защиту русской культуры. Но лучше молчать, чем сравнивать время Толстого и наше в отношении к семейному укладу с намеком, что у нас есть против того времени что-то большее (в смысле преобладания общественных интересов над семейными). Было время революции, когда с женщинами обращались приблизительно так, как Степан Разин со своей княжной.

Но теперь не только преобладание общественных интересов, но даже людей-то тех почти не осталось, и кто остался, тот отрастил себе комиссарское брюшко и в поправку стареющей жене завел себе балерину. Теперешнее время характерно грибным размножением мелкособственнических кустарных интересов и в соответствии с этим готовностью использовать и прошлое.

Это смутное время усвоения массами азбуки общежития. Мы переживаем теперь время ликвидации неграмотности в массах, и сравнивать время семейной культуры Толстого с нашим можно не качественно, а количественно.

В том-то и беда, что интеллигентский социализм ничего не дал положительного и нового в отношении устройства семьи, и вполне понятно, почему: сам русский интеллигент есть продукт разложения общества, значит, и семьи. Отношения полов в революционной интеллигенции определяются не в интересах потомства, а по-товарищески в подпольной работе. Те, кто одумывались, женились к 30 годам на девушках из среднедворянского круга и так устраивали себе сносную жизнь. Некоторые женились на еврейках, и те устраивали мужей своих тоже практически по законам своей библейской крови. Социализм ничего не придумал нового для устройства семьи, т. е. для жизни. Наше время есть ликвидация социализма, обмирщение сектантской идеи и усвоение массами азбуки общежития, созданной не одним русским народом, а всеми народами мира.

В чистом виде русский социализм есть аскетическое учение и лучших людей так же, как и христианство, обрекает на безбрачие. Вторым же людям («не могущим вместить») социализм не дает ровно ничего, тут пустота. Характерно, что все, и писатели, и критики, когда хотят сказать что-нибудь в защиту нового быта, то говорят о герое, который жертвует семьей для общего великого дела. Так Воронский приводит в пример Левинсона ^{71}, опускающего в карман письмо своей жены нераспечатанным.

<Приписка на полях>Старые жены лучше и дешевле.