Дневники 1926-1927

Начало рассказа:

Счастье свое надо скрывать, таить от постороннего глаза, иначе кто-нибудь, заметив его, позавидует и так сделает, что счастью своему будешь не рад. Но делать мое счастье в то время было нельзя: я был под таким надзором своего начальника, что каждый шаг был ему известен. Он был заведующим казенной опытной станцией, ботаник, я помощник его, фаунист. Он устроился на опытной станции совершенно как в своем имении и ботанику свою направил исключительно на вкусы жены своей, урожденной остзейской баронессы, у них в парке вешали <2 нрзб.>. «Любить врага» — я думал над этим и не мог понять: я затаивался, ненавидя. Раз <2 слова зачеркнуто> я схватил. Он мне обещал — я уже хотел, дрогнула рука написать ему… но, увидав ворону, схватил заряженное ружье, вскоре заря взошла и… я успокоился. <2 строки нрзб.>

11 Мая. Весь день моросит дождь, ни тепло, ни холодно. Трава все-таки подрастает, большие березы все еще шоколадные, на черемухе листики сидят птичками. Заря вечерняя была мертвая.

Дм. Павл-ч, разуверившись в попах, обратился к Евангелию и тут нашел себе такие правила жизни, что и семью свою удержал, и хозяйство поправил, и помог обществу сельскому завести травосеяние и т. п. (отвык от матерного слова, от ссор при дележах, на сходках, от пьянства). Спрашивается, что может заменить Евангелие (напр., просто чтение создает «читателя»).

Я бы не хотел иметь судьбу русского крестьянина вот почему: хорошо если попадешь в хорошую деревню, а если родишься в такой, где нет ни одного светлого ума? в такой деревне люди живут так, будто за каменной стеной…

Весь этот бунт, собственно, относится к бунту широкой натуры, которая не хочет подчиниться механизации. Хитрый, «цивилизованный» европеец понял секрет этой механизации, что она вся бездушна, но необходима, и нужно отдавать ей всю свою рабочую силу, оставляя душу при себе, затаивая ее в особых установленных формах, чтобы машина не била по душе. А широкая натура сует в механизм прежде всего душу и саботирует в работе: машина потом бьет ему в душу, и он вопит. К этому разряду относится, вероятно, и крик о «крахе гуманизма». Так и антирелигиозная пропаганда есть пропаганда делового отношения к жизни, между тем, в нашей среде это понимается, как поход против совести.

12 Мая. Серое утро, чуть побрызгивал дождик, потом перестал, но до обеда все было серо. Ветер западный пригнал к нам жалкие остатки льда («сало»), который плывет, на нем чайки, свиязи плывут, все похоже на реку.

В полую воду болота бывают почти сухи, потому что еще не протаяли насквозь и не вязнут. Болота наливаются уже потом после майских дождей.

Ветер повертывает к северу, но заря не холодная, поют соловьи. Начал кричать коростель, но деревья все еще шоколадные.

Утром заметна из окна роса на траве. Так было прошлый год: 29 Апреля, разница 17 дней.

Вся восторженность, молитвенность в лесу с рождением интимнейших чувств и мыслей пропадают, если только хоть чуть-чуть заболит живот, но это и у всех живых тварей в природе: чуть что, и скис («непрочность» Горького).

Смерть токовика: свинец попал ему в бок и поразил сердце, но он, верно, подумал, что это ударил его противник, потому подпрыгнул и упал, и крылья его уже хлопали в агонии, а из горла вырывался звук любви: токовал.

Пашут, начиная с понедельника (воздерживались из-за Пасхи), теперь прошлогодняя озимь в желтых и черных квадратиках. К природе нельзя подойти без ничего, потому что слабого она сию же минуту берет в плен и разлагает, разбирая духовный труп на составные части, поселяя в душу множество грызущих червей. Природа любит пахаря, певца и охотника.

Многие думают, что они охотятся из-за любви к природе и считают себя «поэтами в душе». Но если они поэты в душе, то почему же не стараются выразить свою душу словами, а вместо этого набивают порохом ствол и пугают поэтическую тишину? Пора бросить говорить этот вздор, я сотни раз в этом проверял себя: «поэтическое» только сопровождает охоту и вполне проявляется, если только своей цели достигнешь и убьешь желанную дичь.