Время быстрыми шагами приближается к положению 18–19 гг. и не потому, что недород, а потому, что граждане нынешние обираются в пользу будущих: если не через пять лет, то в следующую затем пятилетку, если не там, еще дальше, и так когда-нибудь хорошо будет жить.
Как можно быть против! Только безумный может стать под лавину и думать, что он ее остановит. Поставить на очередь: войти в среду, где строят и во что-нибудь верят.
Крестьяне продают лошадей, потому что с лошадью и коровой гражданин считается «середняком», а с одной коровой можно рассчитывать, что удастся пролезть в бедноту.
Если даже и существует накопление средств производства, тракторов и других машин, то все это происходит за счет пауперизации населения. Весь вопрос, что совершится раньше: машины осчастливят и сделают богатыми бедных людей или же бедные люди, доведенные до последнего отчаяния, уничтожат машины, дождутся или нет?
Между тем, как все говорят, церкви в Москве переполнены верующими из интеллигенции, что никогда и не была православная церковь на такой высоте. Именно потому не была, что не было верующей интеллигенции еще со времен раскола… Точно так же почти всё, что провозглашает революция: крупная индустрия, кооперация и т. д. — все это нужно нам и необходимо. В большинстве случаев у негодующего человека нет слов для возражений сколько-нибудь серьезных, и на вопрос: «А как бы ты поступил?» — он ничего не ответит.
Осенью пахнет преющей листвой, а ранней весной пахнет кора деревьев, но бывает, поздней осенью такой удастся теплый день, что тоже, как ранней весной, пахнет корой, и тогда, если только не помнишь, совсем невозможно бывает узнать, осень это поздняя, или ранняя весна.
Так было сегодня. Сквозь голый лес голубели перси небесной возлюбленной, и красный луч остановился на сосновой коре.
Я вспомнил свое бездушное чувство обыкновенной любви и тоску свою постоянную о том, что лишен был удовлетворения в любви какой-то настоящей, в которой та животная любовь проходит как-то само собой, где-то сзади. Мне думалось, что, может быть, это у меня от разделенности моего существа, что, может быть, я вроде душевного гермафродита, и та любовь, поверхностно чувственная, есть вообще мужская любовь, а другая моя неудовлетворенная голубая любовь — есть обыкновенное чувство женщины.
Итак, я думаю, что главная причина социального зла состоит в том, что люди отмечены природой, как высшие, священники, поэты, ученые посягают на господство над людскими массами: их жизнь должна быть отдана только творчеству, а между тем обыкновенно они этим не удовлетворяются и добиваются прямого непосредственного господства. (NB. вернуться к этой мысли.) Натуральный человек французской революции ныне представлен массовым человеком… — Человек касты и человек массы.
По пути в Сергиев познакомился со мной художник Георгий Эдуардович Бострем <Сергиев, Полевая, 3>.
Замятин подал прошение в Совнарком отпустить его за границу. Конечно, не отпустят. Радостно, что есть еще честные и мужественные люди.
У Горького началось кровохарканье, и он уехал за границу. Говорят, ни один писатель не провожал его, и что последние его три статьи отказались печатать «Известия» и «Правда». Так окончилась «хитрость», которой он мог хвалиться весной прошлого года, все кончилось для Максима Горького…
Самое большое богатство на свете — это если встретится кто-нибудь, расскажет, и в его мыслях узнаешь свои собственные, которые долго таил в себе, не смея себе самому дать в них отчет в опасении встречи с своим безумием. И вот их, самые запретные мысли, встречаешь в другом и потому, что это уж верно, это как закон: если я думал и ты это самое сказал, то есть непременно третий, кто силою этого самого живет и растет.
Вчера художник сказал, что в скором времени непременно люди от машин бросятся в природу, потому что природа живет настоящим.
Иван Петр, вернулся из Шепелева весь забинтованный: под ним в телеге взорвало 10 кило пороху, как жив остался!