Читаем Дневники 1928-1929 полностью

Отлично растут и разрастаются в деревнях лозинки, иная деревня вся исчезает в зелени. Столько тени дает дерево летом и ночью после жаркого дня, при ласковом ветре так любовно шепчет, но все-таки не считаешь это дерево настоящим: очень уж обидно легко оно размножается. Архип, лохматый мужик, в молодости своей возвращался с годового праздника и кол, которым он дрался на улице, принес с собой, воткнул его возле дома, уснул и все забыл… А из этого кола выросло великое широкое мохнатое дерево. В туманное утро это дерево всегда принимает форму лохматого мужика Архипа с колом в руке…


<На полях> Вас. Мих. Качалов: «уедчив».


Сегодня мы с Петей ходили снимать Клавдофору: она лежит во множестве на берегу, но много еще и под водой. Быков плес, ближайший к озеру, тоже совсем омелел, мы не могли по нем ехать.


15 Августа. Молотят. Лен берут. Чередуются жаркие дни с крепкими росистыми утрами и вечерами, когда на лугах поднимаются туманы и оранжевая заря сулит холодную ночь. Я иду в огород, сажусь на бревно и, как ребенок, открываю глаза на мир и удивляюсь, и тогда стрекоза, летающая на оранжевом небе, честное слово, рассказывает мне своим видом, что овес желтеет уже, что лен берут… и что ее мгновение жизни в ее счете времени ничем не меньше, чем наше… А я сам на свою жизнь смотрю, как стрекоза на себя: что она, ее мгновение вполне равняется вечности и, если оно проходит, то, значит, и вечность проходит…


Описать большую паль с журавлями и кромку болотного леса с глухарями (много перьев и следов по грязи оставляют журавли, выходя из ручьев по утрам на большую паль). Много следов на грязи по ручьям оставляли глухари и лисичка тоже… Вокруг можжевельников трава утоптана глухарями.


Глухарь, бросаясь на собаку, поднимает хвост, вытягивает шею и делается, как токующий. Мы уложили Нерль так, чтобы он ее видел, и он хвост не опустил перед собакой, голову опустил, но он стал, как у токующего.


Те дни (истомно-жаркие): молодой месяц вылез среди дня от жары.


Петя сказал: «Эта просека в конце себя расплывается». И мы шли этой просекой очень долго, потому что лес был болотный, и нога глубоко утопала. Это была кромка леса, направо болото, налево паль. Наконец, я увидел столб и сказал:

— Нет!

— Нет, — ответил Петя, — я ошибся — не эта просека расплывается, а следующая.

И мы пошли дальше. Вдруг с елки рядом сорвался глухарь и прогремел, другой снизу откуда-то, собака стала, повела, мы за ней через кусты, третий глухарь взвился <1 нрзб.> и свалился от наших выстрелов…


Мы пили чай. Ребята тесно в окнах смотрели на нас, не моргая, раскрыв рты, дышали слышно. Если мы смеялись, то они оставались серьезными, потому что даже наш смех был для них совсем посторонним, непохожим на их обыкновенный смех… Они рассматривали нас, как ученый в микроскоп инфузорий. Нельзя рассердиться на это, прогнать: это будет непонято.


Старику много лет, от него можно много узнать, но чтобы заговорил он, так много нужно усилий, что поглядишь на него и уйдешь. Бог с ним! Слишком долго он думает. Если с таким усердием ветер спросить, то он скорее ответит.


По убитому вчера тетереву мы знали, что сейчас они питаются брусникой и вот именно за ней выходят из тесных кустов можжевельника, примыкающего к глухому болотному лесу, на большую паль с лиловым вереском, красной брусникой и очень редкими фигурными соснами. Когда собака прихватила в кустах можжевельника и потянула по какому-то следу, мы подумали, — это тетерева по раннему часу пробираются за брусникой на паль к журавлям. Мы уже представляли себе, как от выстрела на пали по тетеревам поднимутся в разных местах журавли, станут кружиться, кричать, выстраиваться в треугольники и опять, распадаясь на малые стаи и семьи, спустятся на паль. Но вдруг мы обратили внимание, что вокруг одного куста можжевельника правильным кольцом трава была притоптана, так же было у следующего куста, еще и еще. И на одном кусту ягоды были так высоки, что простому тетереву их бы никогда не достать. А еще мелькнула догадка: зачем же тетереву крутиться у можжевельника, если он не боится, прикрываясь лиловым вереском, пробраться за брусникой на открытую паль к журавлям? Нет, это не тетерева танцевали по траве вокруг можжевельников, это глухари выбрались из болотного леса и остались тут, не смея дальше подняться на открытую паль, где вереск никак их не может укрыть. Собака вела по глухарям и, значит, отрезав их от леса, мы гнали их к пали.


19 Августа. Князь (Глинка — генерал) + старый полковник (пусть он Глинке: «умру с буквой ять»). Форма человека (князь), над которой работало все сословие и с ним весь народ: этот, воспитанный человек и внутренний сам, у князя внутр. сам, возможно полное ничтожество, но тот человек-форма очень значительный.

Итак, раньше, когда эта форма человека-князя была общеобязательна в известном кругу, на нее не обращали внимания, а когда среда исчезла, то форма получила самостоятельную жизнь.


Вчера встречали журавлей на большой пали (ночуют на Дубне). Токовал тетерев. Прилетел (реке на кекс!). По глухарям.

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих деятелей тайных обществ
100 великих деятелей тайных обществ

Существует мнение, что тайные общества правят миром, а история мира – это история противостояния тайных союзов и обществ. Все они существовали веками. Уже сам факт тайной их деятельности сообщал этим организациям ореол сверхъестественного и загадочного.В книге историка Бориса Соколова рассказывается о выдающихся деятелях тайных союзов и обществ мира, начиная от легендарного основателя ордена розенкрейцеров Христиана Розенкрейца и заканчивая масонами различных лож. Читателя ждет немало неожиданного, поскольку порой членами тайных обществ оказываются известные люди, принадлежность которых к той или иной организации трудно было бы представить: граф Сен-Жермен, Джеймс Андерсон, Иван Елагин, король Пруссии Фридрих Великий, Николай Новиков, русские полководцы Александр Суворов и Михаил Кутузов, Кондратий Рылеев, Джордж Вашингтон, Теодор Рузвельт, Гарри Трумэн и многие другие.

Борис Вадимович Соколов

Биографии и Мемуары