Дневники 1928-1929

Григорий Иванович позвонил. Отперла дверь скоро женщина, просит войти в прихожую. Там в прихожей зеркало и вешалка березовая, полированная. Женщина эта повесила его шапку и полушубок. Открывает дверь. И вот комната светлая, просторная, на окнах медные шпингалеты блестят, посередине комнаты большой раскладной стол, на столе самовар и за самоваром Прохор Семеныч сидит в красной рубахе, на красном синий жилет, борода у него рыженькая, волосы расчесаны с пробором, смазаны деревянным маслом, блестят.

Не узнал он Григория Ивановича. Но как только назвал он себя, вспомнил, сразу встал, обрадовался Бог знает как, стал потчевать чаем, потом вином и закусками разными. Три дня так жили, ели, пили, разговаривали душевно, и все три дня Григорий Иванович о главном своем деле, из-за чего приехал, спросить не смел. В конце третьего дня, однако, когда на расставанье выпили изрядный посошок, наконец осмелел и спросил. Сразу Прохор Иванович потемнел в лице и говорит:

— Григорий Иванович, не обижайся, душевно говорю тебе, оставайся у меня, живи хоть месяц, хоть два, приезжай ко мне всякое время, днем и ночью для тебя у меня будет стол накрыт самой хорошей, новой скатертью, а об этом не спрашивай, с этим я умру и потому не скажу: это моя тайна.

<На полях> Но четвертую зиму Мерилиз совсем не охотился. Вечера долгие <5 нрзб.>. И стало Григорию Ивановичу без дела мучительно жить, неотвязно лезет вопрос: да сколько же он дал? Старуха посоветовала Бога спросить и усердно молиться. Но Григорий Иванович не посмел беспокоить…

Закончил чтение книги Авдотьи Панаевой, на редкость замечательная книга. Мне захотелось написать свою книгу, в которой тоже пройдет целая литературная эпоха, но чтобы это было не воспоминание, а роман (3-я книга «Кащеевой цепи»). Эпоха 1-й революции. Алпатов находит «реликт», из-за которого расходится с эсерами и с мужиками (интеллигентского <1 нрзб.>). В момент решительных действий он подходит к вопросу творчества жизни. Является в Петербург для изучения реликта, пишет работу о нем, идея: «природа как реликт». Все находят в ней свое, и это открывает ему все двери. Сюжет: инженер хочет спустить озеро и встречает для этого препятствия, потому что, напр., во время исследования Волги находит «Китеж», в конце концов (может быть) затопляет машину. Лица: Мережковский, Розанов, Блок, Белый, Брюсов, Бальмонт, Гиппиус, Шестов, Савинков, Ремизов, Горький…

Начало главы. Мезальянс

Одна мысль, вычитанная Марией Ивановной Алпатовой у Герцена, задела ее за живое и некоторое время даже путала ее повседневные хлопоты, эта мысль: «mesallians» — мезальянс есть посеянное несчастье.

Применяя эту мысль к положению своего сына Михаила, она не могла для него найти выхода к счастью. Единственным просветом там было, что это временное увлечение молодости, что впоследствии он одумается, эту бросит, а жену выберет настоящую, образованную. Тайный голос, однако, нашептывал, что Михаил не из таких, и у него не может найтись необходимого для такого брака расчета. Был выход облегчить сыну тяжесть посеянного несчастья, убедить его приехать с женой и взять ее в руки, принять в семью, отшлифовать, подучить. Но этот обычный, много раз испытанный способ в хороших среднедворянских семьях не годился для Марии Ивановны, потому что она сама была из купцов, училась на медные деньги, сама в недалеком прошлом вышла из тех же крестьян и в глубине своего существа считала каждую деревенскую женщину «хамкой» гораздо больше и решительней, чем люди «белой кости», дворяне. Впрочем, тут не было каких-нибудь предрассудков, все выходило из опыта, и Герцен это удивительно метко сказал: «мезальянс — посеянное несчастье». Так она и решила про себя выжидать и всякий разговор с сыном об этом отклонять, как будто это у него была там где-то вне поля ее зрения обыкновенная мужская коротенькая связь.

А между тем Михаил, по-видимому, только за этим и показался, тоже не отдавая себе ясного отчета.

Друг мой, по правде говоря, все мы живем в облаках, и нет на свете совершенных умников, про которых выдумано: «если кто сказал А, тот непременно должен сказать Б». Если мы вообразим в действительности жизнь человека сложенной по этой формуле, то А будет чувство собственной личности, это Я, а Б, все то достигнутое всей жизнью, будет дурак и, умирая, такой человек в лучшем случае скажет: «Я был дураком». На самом деле вслед за А никто не говорит Б, в промежутках облака густые, ничего не видно, а жизнь по алфавиту читают только покойники, и неравный брак — сколько я знаю примеров! — у сильных людей давал многим недоступное счастье.

<На полях>Мезальянс — роковое начало романа.

Как говорится, «век живи, а дураком умрешь». Это значит дурак.