Дневники 1930-1931

Скажу все иначе. Игра двумя лицами (маскировка) ныне стала почти для всех обязательной. Я же хочу прожить с одним лицом, открывая и прикрывая его, сообразуясь с обстоятельствами.

N. рассказывал, что на службе в течение нескольких лет он вполне доверился одному лицу и вдруг догадался, что это лицо следит за ним. Он попал в то положение, которое я описал в Курымушке (гл. Сушеная груша) ^{185}. То лицо теперь одной паутинкой держит сердце N. и управляет им. N. утешает себя тем, что, может быть, то лицо тем и удовлетворится и больше «ничего не будет».

Мои книги, написанные за революцию, считаю теперь другим лицом, чем я теперь, скажу больше: между литературой моей до революции и последующей меньше разницы, чем между всем, что было и должно быть теперь. Те книги диктовала Свобода и возрождение. Теперь диктует Необходимость и война, которые обязывают собраться и быть готовым к концу, а вместе с тем быть особенно бодрым и деятельным по завету берендеев «помирать собирайся — рожь сей».

Вся та мерзость, которую обнажает теперь «человечество», является от индивидуального желания жить во что бы то ни стало: отсюда предательство, двурушничество и т. п. Следует ли отсюда, что «жить» — это дурное стремление? Совсем нет, потому что можно жить и не мерзко, т. е., не только не мешая другому, но и помогая ему. Наша жизнь теперь похожа на два встречных потока с Запада и с Востока: все закружилось, замутилось в этих потоках, потеряло общее лицо, и Восток и Запад. И только с очень большой высоты можно понять эту борьбу. Есть ли такая высота?

Избираю высоту «2000» (лет вместо метров). Наше время, откуда жизнь видна (как творчество радости в людях?).

Но творчество — это мучительный процесс: тот, кто творит, удовлетворяет себя другим, чем тот, для кого творится? Или есть творчество для всех?

Чистая радость является единственно из творчества, первое при загаде (ранняя весна: посев), и главное, при завершении (осенью, сбор плодов). Муки творчества — это опустошение по сотворении, сбор сил перед новым загадом (зима) и те колебания во время исполнения загада (летом), неуверенность, выйдет или не выйдет…

…Вопрос: все творят или отдельные творцы своими страданиями делают «радость» для ослов? (христианство).

«Общечеловеческое сознание» — это согласование своего индивидуального творчества с общим творчеством жизни. (Как это перевести бы на язык берендеев?) Каждый должен делать свое, не заслоняя собой свет от солнца другому…

Общественная сознательность:

Закон. — Каждый берендей пусть делает свое, не заслоняя свет от солнца другому.

Закон творчества: чтобы лучше видеть и делать, надо смотреть не на солнце, а на освещенные им предметы (материализм?).

Искусство — это или образцы возможного творчества жизни, или же обломки прошлого общего творчества.

Женское стремление к искусству и вообще к чему-то «лучшему» (наука?) часто есть лишь предлог к своеволию.

Есть много женщин, которые высшую жизнь видят в искусстве, рисуют, сочиняют стихи, не потому что это их природная родовая необходимость, а «лучшее» в жизни (серой и бедной): все в ущерб хозяйству, деторождению, вообще той жизни, которая свойственна женщине.

«Вопль против цивилизации, машинной жизни, засилия политики и т. п. вполне отвечает воплю женщины, которую одолела кухня, детская. Какая прелесть машина, если она моя, т. е. является органом моего собственного дела, и то же самое как счастлива может быть женщина, когда все гости едят и хвалят ее искусство, нечего говорить об удовлетворении женщины-матери! Между тем, что мы видим теперь: машина закоптила небо, стерла наш вкус, лучшая женщина стонет под бременем обязанностей к кухне и детской. Общий вопль о том, что «не успеваешь справляться», что чисто внешние обязанности задавили в человеке «самость» его, т. е. возможность распоряжаться самому собой, быть хозяином своего дела, хозяином прекрасной машины и… что тоже: руководительницей своих детей. Вот откуда феминизм и социализм, — это круговая порука диктатуры обезличенных индивидуумов.

На все это отвечает N:

— Эта романтика «самости» есть лишь реликт эпохи рабства, когда женщина справлялась с хозяйством при помощи рабов. Точно так же господство ремесленника над своим инструментом — это ведь прошлое, это вздох усталого человека, пока не могущего справиться с нависшей на него машиной. Техника является на помощь размножению (производство средств существования) и отсюда ломка господства женщины в кухне и детской. Правда, самоутверждение человека происходит как бы в воздухе, он как приподнятое вверх, лишенное опоры насекомое болтает в воздухе многоножками, что ни подставь — зацепит, и это является как диктатура.

Все это (что идет против машины и т. п.) идет от художников, которые хотят все видеть непременно своими глазами. Это «своими» совершенно тождественно с женщинами «свой» ребеночек, с выражением в этом «свой» какой-то извечной правды с извечной войной «за свое».