Дневники 1930-1931

1) Туман в невидимое состояние.

2) Восход солнца много раз.

3) Поклон тигру.

Путь.

Лес по Арсеньеву: величеств, кедры, прекрасный молодняк, тополя с узловатыми сучьями — 300 лет <2 нрзб.>, гигантские липы <6 нрзб.>, черная береза, ель, пихта, граб <5 нрзб.>в зарослях крушины, бузины, черемухи.

Приметы для другого искателя: путь пройден.

Фанза Лувена с двухскатной крышей, опирающейся прямо на землю, два окна заклеены бумагой, скребки, лопаточки, берест, коробочка и пилочка для выкапыв. женьшеня.

Изобразить анимизм по примеру Журавлиной Родины: родств. внимание Лувена.

Река, стесненная горами, и «Щеки», и борьба за свободу.

Безымянный ключик.

Даурские камни.

Обрыв — древняя речная терраса.

Образ — является(его нельзя притянуть), когда художник, чувствуя целое, — и нелепо себе его представлять (напр., океан: видеть нельзя всего), — всматривается в деталь, и в этой детали, в этой частности ему является целое (напр., он видит на море пустой челнок и начинает думать, что человек утонул, но человек спал и вдруг поднимается, берет весло и ведет челнок против океанической волны; и вот в этой борье человек <1 нрзб.>океан.

Образ — это явление целого в частном, значит, образ предполагает в художнике чувство целого и сущего.

Жизнь чужая и своя, бывает, сходятся, и оттого чужую жизнь можно понять, как свою, и на себя самого посмотреть с чужой точки зрения. И эта острота сближения бывает иной раз так сильна, что не только себя и по себе начинаешь людей понимать, но и всю жизнь, как Лувен — животных, растения, скалы (бывает, как скалы рушатся и проч.) — все не чужое. И этот стон рогачей я слушал в себе, узнавал, как что-то родное, да — <2 нрзб.>— не раз и сам ревел.

Не прекращу благодарить за то счастье, что создался Лувен, сколько человек прошло, пока создался в человеке его эти «люди», такой «люди», что совсем и не виден тот ствол человека, на котором создался и вырос этот цветок «люди». Но я же сам видел оленей в грезах, обрастающих плотью своей поэзии, и знаю, как создался олень-цветок, что и «люди»…

«Схватил»

Тропы китайских охотников и тропы зверей, изюбрей, кабарги, коз, пятнистых оленей и горала до того схожи между собой, что не охотник легко спутает. Так вот, одна человеческая тропа шла по звериной и вилочкой расходилась, люди шли вверх, где растут одни только кедры и <2 нрзб.>, где одни только каменные россыпи: там, в россыпях, живут соболя, звериная тропа, по которой и я пошел, в этот раз спускалась к узкому перешейку, отделяющему гору Оленью от моря: на горе этой в распадках были для оленей самые лучшие пастбища. Я шел по этой оленьей тропе и скоро совсем забыл, думая, что не по звериной иду тропе, а обыкновенной человеческой, и так я обманулся в забывчивости, по тропе оленей я попал на отвесную скалу: голый камень, и в расселинах лишь кое-где красовались (погребальные сосны) пинии. Внизу, в дальней глубине, на дне этой горной расселины кипело море, забегающее сюда лишь с одной стороны. По скалам сидели рядами бакланы, ары и чайки, залетел орел и, сделав круг, удалился. У меня закружилась голова, и я едва успел схватиться и удержаться за ствол пинии: если бы она вырвалась, то и я бы полетел в белую пену, взлетающую высоко по черному к белым птичьим базарам. Так я ошибся с оленьей тропой, но бывает, и олень ошибается. Бывает, он придет на это место в гололедицу и сорвется — это бывает! я находил не один раз расхватанные хищнически остатки разбившихся горалов и пятнистых оленей. Да, они тоже ошибаются, и бывает даже у испуганного оленя роковой прыжок.

Вот случилось, та самая оленуха с простреленным ухом повела сюда маленького на прекрасное пастбище и вывела его на пастбище, не открытое, но все-таки сверху орел усмотрел. Это был, вероятно, тот самый орел, что покружил внизу над птичьим базаром, взмыл наверх и увидел на пастбище Хуа-лу с маленьким. Я только что с оленьей горной тропы кое-как перевалил через кряж в эту Барсову падь, и мне открылось сверху: у куста, как мертвый, пластом лежал олененок, а мать Хуа-лу встала на задние ноги, передними отбивала орла. Я выстрелил сверху, орел упал. Хуа-лу на мгновенье замерла, чтобы понять событие и, увидев меня, свистнула: и со всего маху бросилась… В кустах, вероятно, было много оленей, но их было трудно разглядеть. Я обошел… дубовая вилка от удара оленя разошлась, но тут же мгновенно обратно сошлась и зажала ногу у самого копытца.

У них бывает. Раз я нашел скелет оленя в чаще, кости туловища были внизу, а голова висела наверху, и рога были так запутаны в лианах и ветках, что и теперь, через несколько лет после гибели, с трудом удалось их вызволить. А то раз оленуха стала на задние ноги, потянулась за дубовым листком и кого-то испугалась, ошиблась, голова ее попала в развилок, и я нашел висящим еще теплое безжизненное тело…