Дневники 1930-1931

На днях приступят к рубке Власовской дачи (45 гект.). Лес не доспел, еще бы 25 лет, — и ценность его, вероятно, удвоилась бы, а может быть, и утроилась. В прежнее время за такую рубку лесника отдали бы под суд. На это есть возражение — что машина ценится у нас, как создательница валюты, и за это можно отдавать неспелый лес. Следующее возражение гораздо труднее опровергнуть: население нищает, морально разлагается.

После рубки солнце врывается и вырастает гигантская трава, которая не дает прорастать семенам сосны и ели; но осинник все-таки пробивается, очень густой; когда поднимется осинник, травы меньше и меньше, светолюбивая елка начинает расти в осиннике. Так на смену сосны идет ель. И на этой вырубке теперь были бы везде елочки и ни одна сосна была в <1 нрзб.>: была береза и, главное, моховые, заболоченные пятна, которые так и остались и даже повеселели, когда явился свет. Вырубка эта была самая…

Вечером. Весь день чуть-чуть моросило и на короткое время проясневало. Ходили по дождю. Убил вальдшнепа. Рожь вышла из краски почти на всех полосах. На нежную озимь все летит, и все выходят из леса: вальдшнепы выходят, зайцы, витютни летят, большими стаями дрозды-рябинники. Бьюшка заела курицу, страшно подумать, сколько придется заплатить — вероятно, рублей двадцать.

«Новый мир» представленную в июле «Зооферму» предлагает напечатать в Январе.

Хлебнул чувство своей ненужности и в «Новом мире» и вообще в мире современной литературы: видимо, все идет против меня и моего «биологизма». Надо временно отступить в детскую, вообще в спец. литературу и примолкнуть, потому что оно и правда: или все на ликвидацию «прорывов» или художественная литература.

Ночью было… но теперь утром только хмуро и сырость.

На почве распада и неверия в Европе создалась наивная большевистская вера в Россию — в индустриализацию.

Вышел на большую охоту, но в лесу было очень сыро, с неба нависло так, что чуть не хватало за елки. Пытался найти вальдшнепа и спастись от тоски, но вальдшнеп не нашелся, тоска охватила меня, и я — пошел дождик — вернулся домой.

Меня оттирают из «Нов. м.», как оттерли из «Охот. газеты»: расчухали окуня. И вот оказывается, что мне это очень неприятно остаться без почета, вот уж не знал-то! И как же я мал еще… Не городские маски и пустынька деревенская спасут меня от болезненного чувства, похожего на манию преследования, а увлечение какой-нибудь новой работой.