Читаем Дневники 1930-1931 полностью

Мне бы хотелось рассказать здесь по-энгельгардтовски просто и правдиво несколько эпизодов из жизни современной деревни. Я очень боюсь, что эти рассказы поймут <зачеркнуто> как насмешку над коллективизацией и сделают неверный вывод относительно <1 нрзб.> самого автора. Нет! я на это скажу: хорошо писать Вам, живущим там, где все-таки благоприятная коллективизация. Но вот я живу не только в ремесленном краю, где массы людей лепят и режут игрушки, шьют башмаки, сапоги, пиджаки, валяют валенки и т. д. Полвека или более этими ремеслами до революции жили в большом городе, а бабы занимались земледелием. После революции все эти ремесленники свалились из города в свои деревни <1 нрзб.> и тоже с бабами стали заниматься земледелием. Попробуйте их коллективизировать! Ведь есть целые деревни <1 нрзб.>, есть деревни скорняков, которые в прежнее время специализировались на каракуле, соболе и бобрах. <1 строка нрзб.> и вот нате, — безработным <2 нрзб.> с работой на бабьем наделе и вот еще новость: "перегоняют в коллектив!" Что же, неужели мне, живущему в невозможных условиях <2 строки нрзб.> «после газеты»… Да, это верно, так и говорилось о времени до статьи «Головокружение», «до газеты» и после нее — «после газеты».

Вот рассказывала мне Мария, к имени которой всегда прибавляют «Ого-го». Эта Мария «О-го-го» так и начала свой длинный рассказ: «Было это еще до газеты». А это в ее представлении, значит, время мрачное, мужик ходил, понуря голову, и даже кто отродясь «вина в рот не брал» — запил. Среди «уговорщиков» (ударные бригады) в то время стали появляться какие-то необыкновенные люди, слухом о них наполнился весь край. Так вот однажды приехали девять человек уговаривать и три дня жили, и каждый день мужиков уговаривали и почти уж и уговорили. Как случилось, один из ударников вышел до ветру и только там, в темноте сказал мужику: «Стойте на своем до последнего, нас не слушайте, мы не помним, что говорим». Конечно, после того мужики слушать не стали. А то вот было, — рассказывала Мария-О-го-го…


После газеты.

Весной света снег блестит так ослепительно, а к вечеру тени ложатся такие длинные на снегу и… И от рябины обломанной… ложится тень длинная <1 нрзб.> бедняки, а в сторону обсохшей избы Марьи-О-го-го! веревка, и на этой веревке висит тряпье, дающее от себя тоже длинную голубую тень. По месяцу тут висело белье, и это тряпье-белье Марьи… что и брать не стоит. Так оно и висит, бросая на снегу длинную тень. Ребятишек у Марьи полна изба, а мужа ее — <1 нрзб.>, лошадь все как-то хромает, корова, стены ветер продувает, но соломой обложили и ничего, и вообще Марья ничего, молодец-баба и в бедняки себя ставить никак не желает. «До газеты» эта Марья организовала почти всех баб, что если когда приедут… «сгонять в колхоз» — часть мужиков — в лес, а самим бабам выходить на сходку и с детьми…

С… этого часу жизнь как смерть.


17 Апреля. Страстная. После ночного дождя озимь вдруг позеленела, и некоторые мужики выехали пахать. По пути в Переславище видел у ручья журавля, окруженного лентами воды из талого снега. После Зимняка на песках снег совершенно исчез.

Извозчик Улитин, злейший враг «их». Много врагов и не подавленных, как в интеллигенции. Вообще в столице мало учитывают победу мужика. У каждого человека, старого и малого, на устах легенда о красной армии с Ворошиловым.

Страшнейшая чистка «головотяпов» (наган на стол и мужикам: «Колхоз или Нарым»).


Роль женщин в колхозное время. «Хотя и равноправие, но все-таки бабу считают как бы глупенькой, с нее не взыскивают, если она скажет лишнее и она все говорит. А мужик прятался за бабу. Он тоже все понимает и не глупей ее, да вот с него спрашивается, он отвечает, а баба как бы глупенькая, ей все можно».


Поняли победу свою, как временную. Данило сказал:

— Телку я оставил теперь на два <1 нрзб.>: коли не так, нож в горло и кончено,

В Ведомше было 500 овец, теперь осталось 40 (посолили).

Странная зима. Время шло, а как шло, мы не знали.


18 Апреля, — в Переславище — 19-го выехал назад и вечером под Пасху был дома. К сожалению, было ветрено и охотничьих впечатлений мало, разве только этот черносотенец Марконетт (Александр Гаврилович) с глухарями…


Деревенское настроение. В городах все теперь в большой тревоге: как будто некто сжал в ладонь свою весь русский народ и собирается швырнуть его, чтобы этой бомбой поджечь международный пожар. Все затихло перед катастрофой неминучей. А в деревне мужики этим нисколько не беспокоятся, они рады-радехоньки, что их коровы из колхозов вернулись домой.

— Был колхоз?

— Был и развалился.

— Корова вернулась?

— И корову вернули, и лошадь. Спасибо Римскому папе.

Нет никого, даже маленькие дети знают, что Римский папа помог. Наряду с этим все уверенно говорят и о Красной армии. (Ворошилов).


Чистка руководителей колхозоустройства. Некий Сыроешкин после чистки был арестован, и бабы плевали ему в лицо.


Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное