Дневники 1930-1931

Ночь прошла под луной вся до света и перемены не было на восходе: из-за тончайших пурпуровых на полнеба барашков поднялось солнце, мало-помалу легкие облака ромбами сложились в белую сеть с голубыми узлами. Громоздились среди дня кучевые облака, была угроза от мутной хмари, но все прошло и день остался прекрасно-задумчивым, время от времени с радостным просиянием.

После холодов мне сегодня утром показалось тепло, но на самом деле все-таки температура обильной росы была, конечно, довольно низкая: пауки вовсе не работали, но самое главное, — много было уснувших стрекоз у земли на цветах и траве, и на ветвях можжевельника. Я снимал одну стрекозу на ветке можжевельника, у головки ее висели две громадные капли росы. Плохо было с крыльями, которые не помещались в глубину резкости 3-й линзы. После оказалось, однако, что сон стрекозы столь глубок, что не только можно выправить крылья, но даже переносить насекомое с ветки на ветку: цепляться может, но не летит: одно плохо, что при переноске стряхивалась с крыльев роса и нельзя бывает сфотографировать крылья, которые делаются прозрачными. Впрочем, в этот раз я делал опыт, в следующий начну разрабатывать тему росы.

Я снимал около часу. Все время Нерль сидела на холодной росе и, не шевелясь, смотрела на работу, как будто ей было интересно. К сожалению, я не мог потом удовлетворить ее охотой в полной мере, потому что чувство радости, сопровождающее выход на охоту утром, теперь связалось с росой на крыльях стрекозы. Из этого я понял, что душа охотника-любителя, даже самого примитивного, непременно питается красотой. И тоже понятно, почему художники, имеющие дело с природой, редко бывают хорошими охотниками: у них есть средство общения с природой более глубокое, чем наивная охота. Тоже и биологи-ученые перестают просто охотиться. Словом, охота это самое наивное разрешение смутного стремления людей к красоте и знанию.

Тем не менее, одну-то птицу мне надо было добыть и я отправился в глубину Селкова. Снимал волосы лешего (лишаи). По-видимому, недра лесные надо изображать именно подобными мелочами, иначе все получается «шишкинский лес». Точно так же и осень нельзя изображать желтеющими деревьями (фильтр отделяет очень слабо), а тоже надо искать частности. (Надо потом снять елку, осыпанную листьями березы, уснувшего шмеля на цветке…) Пробовал снимать лужу, в которую напали желтые листья березы и уже начались какие-то водяные растения. Много снимал веток молодых сосен, обрамленных росой: раз даже пытался схватить из росинок красивую линию. Еще снимал ветку сосны на небе, старые-престарые сыроежки, дерябку, охватившую цветы (попы и желтики).

Возле новой вырубки с осин спугнул глухарей и решил их тут сегодня вечером постеречь. Их надо выслушивать, как они отрывают листья осины, говорят, что старые берут за черенок, а молодые за лист и потому в зобах у молодых листья хватаные, а у стариков целые (и с черенками?).

Пастух рассказывал, как «прыгают» пауки: спускаются и отталкиваются к другой ветке, а то спустится и дожидается, пока его перекинет ветер.

<Приписка на полях:> Убил тетерева и чуть-чуть не схватил глухаря: помешали ветки.

Еще он говорил, что раз вздумал вымотать на палочку всю паутину из паука, мотал весь день и не вымотал.

Еще пастух говорил, что видел на Селковской низине много бекасов. Там возможно и дупеля. Предрассветным лунным утром я выйду туда, проверю. Вечером проверял глухарей, сидел целый час на вырубке. Заготовленные дрова не вывезены и обросли осинками. На годовой осине листья огромные, как лопухи и зелень светлая, яркая. В куче хвороста мышкой бегала птичка самая маленькая, коричневые крылья, грудь серая, голова исчезает, так что глазки и носик видны. Прыжки ее огромны, я так и не мог узнать, пользуется ли она при этом крыльями. Глухари с громом поднялись откуда-то и куда-то сели.

Ночь на среду (на 10-е сентября) была довольно светлая, но перед светом за час-два пошел мелкий дождь, который однако не промочил меня в походе на Селковскую низину. Видел там бекасов, сначала двух, потом слетело 5 штук сразу и все. Одного убил и все. На обратном тетеревином ходу ничего не убил, больше потому что устал, болела нога. Снимал расчесанную тетеревами, обрамленную белым мохом кочку, в которой теперь были не тетеревиные перья, а желтые березовые листики. Еще снимал на большой пали уродливое начало дерева. Нерлюшку снял на верху стога в болоте. Солнце весь день так и не показалось, и дождь принимался не раз. Вначале кажется, что все можно снять и юный фотограф щелкает затвором. Потом оказывается, что снимать очень трудно, ходишь, ходишь, и все кажется, что фотокамера очень скудный инструмент. И, конечно, начинаешь понимать, что снять можно все, только очень трудно и зависит все не от аппарата, а от своей головы.