Дневники: 1931–1935

Да, но что я могу сказать о Парфеноне – встретила собственный призрак, себя 23-летнюю, у которой вся жизнь впереди, а само здание компактнее, великолепнее и прочнее, чем я его помню464. Пожелтевшие колонны – как бы лучше выразиться? – собранные, сгруппированные, расходящиеся лучами там, на скале, на фоне ярчайшего неба, то льдисто-голубого, то пепельно-черного цвета; толпы как будто бы попрошаек (на самом деле это греческие школьники). Храм словно корабль, такой живой, подтянутый, плывущий, хотя ему уже столько веков. Он больше и крепче, чем я помню. Возможно, я лишилась девичьей сентиментальности, навевающей меланхолию. Сейчас мне пятьдесят (я смело указала возраст в гостиничной книге, а М. отказалась – еще одно доказательство комплекса неполноценности); волосы уже седые; жизнью вполне довольна; думаю, перед лицом смерти я люблю все живое и в целом жизнерадостна. Внизу раскинулись Афины, похожие на крошку яичной скорлупы, и поросшие кустарником черно-серые холмы. «Немцы появляются, как вещи, вдруг найденные в кармане», – сказала я. Конечно, когда буря утихла, они вышли, честные, потные, непривлекательные люди, претендующие, как нам показалось, на Акрополь больше, чем любая другая нация. Мы бродили; Роджер говорил: «Ужасно красиво, ужасно красиво». Утром в музее он сказал: «У них нет композиции. Это форма морской звезды. Посмотрите на тонкость линий и отсутствие фона». Там были (и до сих пор есть) мириады греческих черно-красных или красно-черных горшков, каждый из которых может вдохновить на целую книгу, а перед ними – усталые дети и матери, странные потрепанные горничные и клерки, потратившие последние деньги на билет, а, вернувшись домой, они будут выделываться на какой-нибудь маленькой пригородной улочке, говорить: «Я был в Афинах в апреле 1932 года», – и показывать белый мраморный бюст Фидия465 на каминной полке. Вот что удручает в музеях.

Мне нравятся Афины вечером, около семи, их шумные улицы, по которым торопятся все эти черноволосые белолицые девушки и женщины в платках и нарядные низенькие мужчины, которые в южных городах приходят с тростью и вечерними примулами, ari lalagos466. Марджери, слушая сегодня разговор в «Averrov467», сказала, что подача такая же, как у англичан. Она полна разумных и поучительных замечаний, например, что Христа никогда не изображают чистым; что священникам бесплатно дают заколки, так как они носят длинные волосы и могут соблазниться на женственные украшения. Это было сказано в саду, где мы сегодня утром видели самые разные цветы, в том числе лютики, похожие на розовые и фиолетовые ракушки, и покачивающиеся черно-белые ирисы в крапинку. Другое замечание было сделано в византийском монастыре Дафни468. «Ох, ужасно красиво – лучше, чем я мог себе представить», – сказал Роджер, снимая шляпу и раскладывая несколько путеводителей и словарей. Затем мы все разглядывали карающего Христа в белом, более жуткого, чем ночной кошмар, из бело-голубой мозаики на потолке. Церковь нам очень понравилась. Она высокая, суровая, арочная; мозаика почти вся облупилась. Открывается дверь, и видны хохолки зеленых деревьев, которые то освещены солнцем, то окутаны туманом, – будто яркие и темные волны леса, по которому мы прогулялись. Семья греков прислуживает в церкви – мужчины и женщины средних лет сидят в робах (мужчины), в плащах и с золотыми кольцами и читают газеты в 15:30. Такой праздности и бесцельности я никогда не наблюдала в Англии. Потом самая молодая женщина, в тапочках и хлопчатобумажном платье, уходит, взбирается на разрушенную стену и начинает собирать желтые цветы – больше делать нечего. Мы поехали к морю – как прекрасна чистая кромка моря, опоясанная диким берегом; позади холмы, зеленые равнины; вдали Элефсис469, зеленые и красные скалы, один пароход.

22 апреля, пятница.