Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

Наши теперь отлично понимают, что такое капитал (не по Марксу), понимают, что в какой-то степени он необходим, что дело политика не уничтожить его, а оградить движение его от вредных последствий и т. д. Но ослабить

649


вожжи нельзя. И вот тут-то вся наша беда и запрет мысли. Бьется, бедная, как рыба об лед.

Прислали печатное предложение за 25 тысяч написать очерк, показывающий иностранцам, что у нас хорошо (конкурс).

Приехали благополучно в Москву. На дворе подошел генерал Крюков (муж Руслановой) и пригласил меня на охоту.

Москву перемазывают к празднику 800-летия: вонь и пыль.

6 Сентября. По небу, только по небу вижу, какой день пришел золотой. Отлично писал «Моя страна». Наполовину кончил с машиной. И вообще все хорошо.

7 Сентября. 800-летие Москвы. Солнечное утро, на крышах Москвы чуть заметны белые следы утренника.

Дела мои: 1) утро до обеда – смажут машину, 2) после обеда Елагин.

8 Сентября. Именины тещи (Натальи). И еще такое же утро, как вчера золотое. Иллюминация Москвы удалась на славу, роскошные огневые фонтаны, переходящие столбы, портрет Ленина в виде луны и настоящая природная луна в виде Ленина. Все небо дрожало в электрических лучах, весь простой народ, пьяный и трезвый, был на улице. Вот про иллюминацию ничего нельзя плохого сказать – это удается.

Узнал от Елагина, что в Обществе охраны природы выбрали Мантейфеля, и вся затея превратилась в очередной жульнический трюк, и я был доволен, что вовремя сумел от них сбежать. Подозреваю, что и в кино у Еремина тоже вроде этого и что такой выход из трудных положений есть повседневное явление, какая-то перманентная иллюминация. Вопрос должен стоять так: где этого нет?

650


Читал Елагиным «Моя страна». Супруги во мнениях разошлись относительно Колумба: жена говорила, что открытие Америки Колумбом не может быть поставлено в число примеров расширения нашей физической родины, а муж не соглашался, говорил, что можно. Мы не сразу поняли, почему нельзя говорить о Колумбе и только уж через какое-то время поняли, что это из-за Америки: Колумб открыл враждебную нам страну капитализма.

Переживаю РАПП в кубе, и надо привыкнуть к этому и учиться смотреть правде в лицо.

9 Сентября. Утро серое. Собираемся ехать в Дунино.

Сколько уже лет лист за листом отрывали от купола церкви и, наконец, остался голый каркас из проволок. На каркасе луковица и на луковице крест. Над крышей нашего флигеля против моего окна виднелся этот каркас с крестом, сколько уже лет! И вот за два дня до 800-летия Москвы Сталин в бинокль из Кремля увидел ободранный купол, распорядился, и в два дня каркас был обтянут железом. Я молился на этот крест 8 лет и так сжился с куполом, что незаметно и сам себя стал понимать, как ободранный купол, и когда вдруг купол починили, я подумал, а что если так и меня Сталин заметит? И пора бы!

Вот вчера сидели за столом Попов и Саушкин. Попов говорил, что убедился в большой моей славе: Пришвина знают все, и мужчины говорят об охотничьих рассказах, а женщины – о «Жень-шене». – Это верно, – ответил Саушкин. – Но только есть одна категория людей, где Пришвина не знают. Я недавно одному профессору литературы назвал имя Пришвина, а он ответил: «Знаю, знаю, он написал историю Пугачевского бунта».

И это верно, народ меня знает, но профессора литературы не знают. Администраторы литературы знать не хотят. Вот почему и хочется, чтобы хотя бы в бинокль кто-нибудь из них поглядел на мой ободранный купол с крестом.

651


Вчера беседовал с Саушкиным и утвердился в решении собрать книгу «Моя страна». Ввести главу «Борьба за первенство». А в «Черного араба» – «Адама и Еву».

Саушкин вчера осторожно критикнул все мои попытки выступить из области вечного и коснуться современности в духе политики. И так вообще у коммунистов: имеют право говорить о политике только они. Это отчасти от ревности, а отчасти по тем же причинам, как бывало шофер Ваня отстранял меня от соучастия в ремонте машины, «не грязнитесь, Михаил Михайлович, дело это...» и сплюнет.

Доехали хорошо, с нами Елагин. У самого дома небольшая новая авария, так тряхнуло, что радиатор попал на крылья вентилятора. Посадили цветы. Володя нарезал прутьев и сплел корзины. Он устойчиво называет плохое плохим, но не делает из этого обобщения. Благодаря первому он имеет успех у правых, а благодаря второму держится у левых и сам коммунист. А может быть, как было и с Катынским, молчит потому, что «состоит»*.

10 Сентября. Тепло, мягко, солнечно. Ходил с Володей за грибами. Сел отдохнуть. Возле меня стояла береза на обнаженных корнях как на шести ногах: две впереди, две назади с той и с другой стороны раздваивались, и росла наполненная водой белая сыроежка.

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное