ДНЕВНИКИ 1973-1983

Чем больше я вчитываюсь в Ваши письма, тем больше недоумеваю. Откуда у Вас эта сложная, запутанная фразеология, почему Вы с ней не боретесь? Почему Вы как будто любите Ваше, как Вы выражаетесь, "косноязычие"? Символизм необходим как ступень, но останавливаться на ней нельзя. Подлинный мистический опыт никаких символов не знает – ибо он чистейший и полнейший реализм. Двух миров не существует для верующего человека – есть только один мир – в Боге, и это просто и реально. Зачем же говорить загадками, да еще в стиле германской идеалистической философии?"

Милый Константин Васильевич! За эти строчки хочется руки ему целовать. Но его давно нет, и вот, только прочтя это письмо, так ясно вспомнил его – в Богословском институте, в "кружке" матери Марии, маленького, хрупкого, радостного… Где-то у меня должно храниться письмо, написанное им – из больницы уже – к моей свадьбе. Читаешь эти слова – еще неверующего челове-

1 "новая атмосфера!" (англ.).

2 "сексуальной ориентации", "сексуальных предпочтениях" (англ.).

409

ка – и стыдно становится не только за Шаховского, а за весь поток той мутной, горделивой "духовности", что замутняет собою это "реально и просто".

В прошлое воскресенье у Л.Д.Ржевского. Андрей Седых, художники Голлербах и Шаталов, поэтесса Валентина Синкевич, П.А.Муравьев, жены и какие-то еще "литературные" дамы – среди них сильно постаревшая С.М.Гринберг. Давно-давно не был в этом мире, который тоже живет, суетится, "творит", обсуждает… Мир, в основном, "второй" эмиграции. Чтенье стихов, рассказов. Ржевский – "мэтр", Седых – "генерал". Сидел, разговаривал, думал: так, в сущности, было всегда: "салоны", уют мягкого света, тепла, маленького "микрокосма". И в скольких таких "микрокосмах" я чувствую себя одинаково "своим" и "чужим". Радость от того, что пришел, но и радость от того, что уйду.

Только что звонил во Францию B.C.Варшавскому. Ему 19-го предстоит open heart surgery1 , и, по словам Тани Терентьевой, положение серьезное. Кто знает – может быть, последний мой разговор с одним из самых светлых людей, встреченных мною в жизни… И сразу о – для него – главном: о Буковском, о Максимове, о новом журнале, от участия в котором Варшавский отказался, об испанском короле… Кругом смерти и смерти, а вот так не хочется, чтобы он умер…

Новый "Континент" (14). Скучно, барабанно, митингово. И все кого-то журнал "приветствует" (кардинала Слипого на этот раз!), и что-то все "декларирует", и раздает медали. Примечательны: статья некоего Алексея Лосева о Бродском и, конечно, сам Бродский… Но и то и другое все больше идет в какую-то "заумь", в ту "усложненность", о которой говорит Мочульский. Ни сердце, ни ум не вспыхивают той радостью, что дает чистая поэзия.

Страшный мороз, солнце и ветер.

Четверг, 12 января 1978

Завтрак, вчера в Biltmore, с Виктором Соколовым, "диссидентом", которого я встретил в прошлом году в Калифорнии у о.Г.Бенигсена. Умный, живой, тоже стремится к богословию, к Церкви.

В "Le Monde" интервью Simone de Beauvoir: главная трагедия женщины – ей не дают работать. В этом отношении в СССР лучше – там ей дают работать … Ну что после этого думать об интеллигенции вообще, левой и французской в частности?

Воскресенье, 15 января 1978

Чтение во время week-end'а книги 3.Гиппиус "Живые лица" (I-II). Больше всего поразило, что на протяжении всех этих страниц ни разу не употребила она женской глагольной формы: я "видела " или "думал а" и т.д. Что это – maniйrisme2 или что-то другое9 Книга эта мне не кажется замечательной, но

1 операция на открытом сердце (англ.).

2 манерность (фр.).

410

иногда отдельные мысли или фразы хочется запомнить, особенно о Вырубовой ("Маленький Анин домик").

"При дворе" (стр.126):

"…своя среда… Мещанская? Не знаю, во всяком случае, потрясающе некультурная, невежественная".

Понедельник, 16 января 1978

Кончил "Живые лица" Гиппиус. Нет, все-таки по-своему замечательная книга. Чтобы остаться в той же, так всегда меня интересующей, атмосфере, перелистывал "Неизданные письма" Цветаевой. Всегда страшная к ней, к ее беззащитности жалость. А вместе с тем сильное отталкивание от всего ее стиля и тона. Мне не по душе вечный ее напролом . А также постоянная игра словами, ее, хотя и действительно потрясающий, но мне как бы подозрительный, "словесный дар", чуть ли не какая-то поэтическая "глоссолалия". Я понимаю теперь, что это же самое меня отталкивает в раннем (да и не только раннем) Пастернаке. Ее искусство не имело в себе смирения, настоящего, Божественного смирения. Она словом "владела", над ним "владычествовала", как именно владычества хочет она и над своими корреспондентами. Она им целиком, без остатка отдается , но с тем, чтобы они не только так же отдались ей, а изнутри ей, ее любви, ее "напролом" подчинились. И, однако, какая во всем этом жалость, как ее бесконечно, безмерно жалко.