ДНЕВНИКИ 1973-1983

Мое несчастье в том, что от меня всегда требуют (и Солженицын, и его противники), так сказать, безоговорочного согласия с их установкой, принятия ее целиком. А это для меня невозможно, ибо, мне кажется, я вижу правду и ложь каждой из них, то есть я понимаю, например, что в "Милюкове" (это почти имя нарицательное) можно видеть и тьму, и свет. Но на это "и… и" русские не способны. Максимализм, присущий русским, распространяется на все области жизни и даже особенно на те, в которых он неизбежно приводит к идолопоклонству. Поэтому русские споры так бесплодны. Борьба всегда идет на уничтожение противника. Упрощенно можно сказать, что если Западу свойственна релятивизация абсолютного, то русским в ту же меру свойственна абсолютизация относительного. И корень этого – в антиисторизме русского сознания, в вечном испуге перед историей, то есть сферой "перемены", сферой относительного. Испуг перед Западом, испуг перед "реформой" – мы так и жили и живем испугом. Власть боится народа, народ боится власти. Все боятся культуры, то есть различения, оценки, анализа, без которых культура невозможна. Отсюда всегда эта пугливая оглядка на прошлое, потребность "возврата", а не движения вперед. Русское сознание ностальгично, ностальгия его по "авторитету", который легче всего найти в прошлом… Не случайно же из всего прошлого – религиозного – России Солженицын выбрал (сердцем, не разумом) старообрядчество, этот апофеоз неподвижности и страха перед историей. И столь же не случайно ненавидит Петра и петровский период – то есть "прививку" России именно истории. Русское сознание "историософское", но не историческое. Все всех зовут куда-то и к чему-то "возвращаться", причем возврат этот – типично "историософская" логика – оказывается, одновременно, и концом, завершением истории посредством апофеоза России. Если будущее умещается в эту схему, то только как конец… И вот потому-то свобода так мало нужна. Она не нужна, если абсолютизируется прошлое, требующее только охранения и для которого свобода – опасна. Она не нужна, если будущее отождествляется с "концом". Свобода нужна для делания , она всегда в настоящем и о настоящем: как поступить сейчас, какую дорогу выбрать на перекрестке. Но если душа и сердце томятся о прошлом или о конце, то свобода решительно не нужна. "Русоненавистники" ошибаются, выводя большевистский тоталитаризм из самой русской истории, из якобы присущего русскому сознанию рабьего духа. Это ничем не оправданная хула . Из русской истории, наоборот, можно было бы вывести почти обратные заключения. В русском сознании силен дух оппозиции, противостояния и даже индивидуализма. Мне даже кажется, что стадное начало сильнее на Западе (порабощенность моде – будто то в одежде, будь то в идеологии). Если русский чему-то "порабощен", то не власти как таковой, а "сокровищу сердца", то есть тому, что – большей частью слепо и потому почти фанатически – любит и чему, потому, поклоняется … Но вот что страшно: из всех объектов его любви наименьшее место занимает истина . Я бы сказал, что если говорить в категориях греха, то грех – это отсутствие любви к Истине . Отсюда то, что я назвал бессмысленностью споров. Ибо спорить можно об Истине, о любви спорить бесцельно (что "красивее" – юг или север, решается не по

480

отношению к Истине, а "любовью" сердца). "Люди более возлюбили тьму, нежели свет"1 . Эти горестные слова Христа как раз об этом. И горесть-то их ведь в том, что любят эти люди тьму не за то, что она тьма, а потому, что для них она свет … Болезнь, присущая русскому Православию, именно здесь. Меня всегда поражает, как совмещается в ином, самом что ни на есть "православном" и "церковном" русском абсолютизм "формы" (панихидки, обычаи) с невероятным релятивизмом по отношению к содержанию, то есть к Истине. Тот же человек, который требует от меня, чтобы я венчал его дочь с магометанином, может яростно осуждать меня за измену Православию, то есть его форме (чтение тайных молитв вслух, например…). Он может говорить, что богословие не нужно, и фанатически держаться за старый стиль и т.д. Но о чем бы он ни спорил, чем бы ни возмущался и ни восхищался – критерием для него никогда не будет Истина … А так как именно Истина и только она – освобождает , русский действительно обычно – раб своей "любви".

Суббота, 13 октября 1979

Полтора дня в Чикаго: встреча с православным духовенством в четверг вечером, лекция в "cluster"2 чикагских богословских школ, завтрак и ужин с богословами, все это в необычайно дружеской и братской атмосфере, некий дар радости и счастья. И на фоне любимого мной Чикаго, солнечного, но уже такого осеннего дня. Словно "передышка", ибо впереди, на следующей неделе, – собор епископов, и на душе неспокойно: так мало среди них единства и так много мелочности, страстишек, недоверия. Однако мой, теперь уже длинный, опыт успокаивает: благодать Святого Духа Церкви не оставляет.