Тегеранская трагедия продолжается, и выхода из нее не видно. Все то же чувство: бессилие, подлость, низость "белого мира", особенно Европы. Все по ионесковскому носорогу…
Совершенно бешеные дни – по занятости… Вчера, например (и это после трех дней "интенсивной" Оклахомы), – четыре лекции утром (мои и вместе с И.М.), с 2 до 4 – литургическая комиссия, с 5 до 7:30 – "исполком", с 7:30 до 9:30 лекция (трудная, напряженная) о Пастернаке. В 9:30 – звонок от Наташи
1 "Носорога" Эжена Ионеско (фр.).
492
Солженицыной – до 10, в 10 – разговор по телефону с Давидом Д…. Ночью из-за этого – бессонница. Пилюля. Проспал… И от всего этого – какая-то внутренняя "дрожь", испуг – что дальше, не пропустил ли я кого-нибудь… Я знаю, что значит
Звонок от Наташи Солженицыной… Почти неприкрытая просьба – "защитить" А.И. против Чалидзе, Синявского и tutti quanti, вмешаться, написать… Разговор меня сильно взволновал, не знаю даже, чем специально. Разве что вечно "пронзающей" меня "уязвимостью" и тем, что это пришло от "неуязвимого". Может быть, потому и не спал: все думал – что и как написать, как остаться на том "плане", который один я считаю своим.
Приехал сюда в пятницу 23-го. Заезд с Андреем к маме. В 4 часа прием в издательстве ["ИМКА-Пресс"] с чествованием П.Ф.Андерсона.
Вчера, в субботу, весь день в Монжероне, на совещании РСХД, имеющем целью вытянуть его из ссор и обид. Слава Богу – успешно, хотя до бесконечности утомительно…
В Тегеране все хуже и хуже. Хомейни объявил "священную войну"… Чем все это кончится, может кончиться – ума не приложу…
Париж – серый, сырой, ноябрьский. Но сегодня был просвет – в высокое-высокое серо-голубое небо.
Вчера вечером, [в церкви РСХД] на Olivier de Serres, кончили, слава Богу, и кончили, насколько это было возможно, благополучно, движенские дела. Сегодня – несколько часов у мамы, очень уютно и даже весело. Ей с трудом приходят слова, не говоря уже об именах, и разговор с ней походит на игру, состоящую в отгадывании того, что она хочет сказать. У нас даже один раз случился fou rire
Как всегда в Париже, чувствую себя "загнанной лошадью".
Сегодня – ранний поезд в Cormeilles en Parisis [к маме]. Огромное – в тумане – солнце… Затем обратно в Париж: завтрак с Никитой и Машей Струве. Вдоль Сены мимо залитой солнцем Notre Dame de Paris – в "ИМКА-Пресс".
В четверг, после трехчасовой съемки для телевидения в нижнем храме на rue Dara, поездка вдвоем с Андреем в [женский монастырь] Bussy, где я никогда не был. Удивительный солнечный день. "Есть в осени первона-
1 безудержный смех (фр.).
493
чальной…"
Вчера утром – все под тем же, несколько туманным, солнцем любимая прогулка по Парижу. Такое чувство, что с каждым годом Париж все прекраснее и прекраснее.
В семь вечера – отлет в Нью-Йорк.
В Нью-Йорке в девять вечера (три часа утра по парижскому времени). Радость возвращения домой с Л., умеряемая сознанием темного тупика тегеранской трагедии…
Суетные, переполненные делами и заботами дни… Но в воскресенье кончил переписывать "Таинство благодарения" (год!) и отослал в Париж. И, как всегда, когда в последний раз перечитывал, – думал: а может быть, это совсем, совсем плохо… Но, несмотря на сомнения, радуюсь, что отослал…
В воскресенье крестил правнучку Федотова.
После обеда в Сайосет – на заседание предсоборной комиссии. Льяна в Балтиморе – на "check-up". Скоро годовщина ее операции… И вот зажигаются первые рождественские огни.
Вчера кончил свой "русский курс" – с большим облегчением. Устал, но, слава Богу, через неделю – каникулы.
Все эти дни, в промежутках между бесчисленными делами, пишу мою "апологию" Солженицына. Пишу с увлечением. У меня с С. свои "счеты". Но низкие нападки на него Чалидзе, Синявского, Ольги Карлайл и К° столь именно низменны, что все остальное отходит на задний план. Это желание – упростить, огрубить, эта все пронизывающая инсинуация – отвратительны… И, увы, "эффективны". Потому и пишу.