Погружение – молниеносное, на два дня! – в Париж. В пятницу и субботу в Монжероне: заседание совета РСХД, коего председателем я стал в результате всех парижских трагедий. Все прошло мирно и даже, по-своему, конструктивно. И все же в итоге этих двух дней ощущение конца, умирания. И рассуждали мы, в сущности, об "искусственном дыхании". Движение, как и все дру-
1 Рим.12:19.
2 Из стихотворения К.Бальмонта "Безглагольность".
гие "деятельности", было органической частью так называемой "первой эмиграции". А она-то и "кончается". И потому и заседаем мы, и рассуждаем в безвоздушном пространстве. Тут действует закон, согласно которому организация, "деятельность" переживает то, что она "организует", то дело, ради которого она была организована. Есть что-то в этой "верности" высокое и благородное, но вместе с тем и вредное, ибо она лишает возможности распознать то "дело", что приходит на смену бывшему, распознать саму реальность, ее нужды, ее смысл.
Не замечают православные, что к ним с Запада приходят "любители" этого "старения", ностальгии, духовного романтизма, люди, выключающие себя из
В аэроплане, возвращаясь в Нью-Йорк, читал книгу Raymond Aron "Le spectateur engage"
Париж: серый, задумчивый, бесконечно прекрасный. Ничего ему не подходит так, как осень, как это серое небо, через которое нет-нет да и прорываются бледные, слабые лучи солнца – и тогда так ощутимо становится le temps immobile.
Тридцать пять лет сегодня с моего дьяконского рукоположения на Сергиевском подворье… Служил утреню. Евангелие о Христе, заснувшем в бурю, о страхе и панике учеников. "Где вера ваша?" (Лк.8:25). Вот так и я – в унынии, в обиде, в гневе все эти дни. Страх за Церковь, за семинарию. Сегодня с утра повторяю себе: "Где вера твоя?"
Расстался вчера с R.Aron – как с другом. И опять, опять чувствую – насколько это ближе к христианству, чем эта все разрастающаяся "псевдодуховность".
Почти весь день вчера и несколько часов сегодня разбор книг, расстановка их на новых полках. Расставлял и думал: сколько написано! Сколько усилий, страсти, времени вложено в каждую из этих книг. И как быстро "проходит образ их", и стоят они на полках, словно на книжном кладбище. Да, несколько сот, может быть, несколько тысяч из них остались так или иначе
1 Раймона Арона "Ангажированный зритель" (фр.).
2 "Человек – в истории, человек историчен, человек есть история" (фр.).
здавали культуру", каждая, умирая, погружаясь в забвение, оживала и живет в целом. Каждая в чем-то, в ком-то, как-то прибавляла в мире либо света, либо тьмы. Как редко, например, я читаю Блока или даже Пушкина. Но был бы я тем же самым, если бы не прочитал их когда-то? Да что Пушкин и Блок. Даже Мегре с его дождливым Парижем где-то вошел в меня, в мое "мироощущение". Отсюда – страх за теперешнюю молодежь, ничего не читающую, живущую без памяти, вне памяти, но "интересующуюся Церковью". Но чем можно "интересоваться" в Церкви? И потому интерес этот растворяется в клерикализме, в сплетнях о епископах… Скажут, никакой "культурой" Христос не занимался. Неправда. Каждое слово его – о Царстве Божьем, о Давиде, о "древних" – предполагало знание, понимание,
Отзывы в газетах на прославление "новомучеников": "Russian sect canonizes Nicholas II…"
В английских лекциях Набокова о русской литературе – неожиданная для меня глава о Чехове, о глубине, о человечности его. Неожиданная потому, что я начал эту книгу "кровожадно" – и вдруг…
Вчера вечером в Бостоне: русская вечерня, русская лекция для "третьих". Человек шестьдесят. Удовольствие, радость от "русскости", от той смеси – чего с чем? – которая, как ни верти, единственная в мире. Пожалуй, нужно признать существование этой пресловутой "русской души". Потом ужин у Померанцевых. Продолжение "того же", той же смеси. "Русские разговоры".