Дневники. 1973-1983

"Аще не умрет, не оживет"1 . Это относится также и к "прошлому". В христианстве мы заняты не (а) смыслом истории (идол гегельянства), не (б) природой (идол эллинизма, оживающий в современном формализме, структурализме и прочих извечных антиисторизмах), а смертью и воскрешением как постоянной победой Христа и над историей, и над природой. Чтобы быть нашей жизнью, прошлое должно в нас умирать как только прошлое, природа как только природа и история как только история. В этой возможности – единственность Христа и христианства. Царство Божие трансцендирует, побеждает природу и историю, но открыто оно нам Христом через природу и через историю. Начало и конец всего: "Христос сегодня и вчера и во веки Тот же"2 . Все это "решается" только, когда "решается" вопрос о смерти. Откровение ее нам Христом.

Пятница, 27 сентября 1974

После восхищения, вызванного литературным совершенством Mauriac'овского "Un adolescent d'autrefois", прочел вчера вечером несколько страничек "Карантина" Максимова. Первые страницы только, поэтому и впечатление первое, может быть, ложное: серости, "неумения" в том смысле, в каком Mauriac "умеет". Что такое подлинное произведение искусства, в чем секрет его совершенства? Думал сегодня, лежа в кровати: это полное совпадение, слияние закона и благодати . Ведь если и в духовном, религиозное плане – "Павловском" – благодать противопоставляется закону, то не потому

1 1Кор.15:36.

2 Евр.13:8.

совсем, что они о разном , и что одним – благодатью – просто уничтожается и заменяется другое – закон. Без закона невозможна благодать, и именно потому, что они о том же самом – как образ и исполнение, форма и содержание, идея и реальность. Таким образом, благодать – это тот же "закон", но преложенный в свободу, лишенный всего "законнического", то есть отрицательно-заградительного, то есть чисто "формального" в себе. В искусстве это очевиднее всего. Оно начинается с закона , то есть с "уменья", то есть, в сущности, с послушания и смирения , принятия формы. Оно исполняется в благодати : когда форма становится содержанием, до конца являет его, есть содержание.

Воскресенье, 29 сентября 1974

Недолго дома – с бронхитом и кашлем. И как не хочется "вылезать" обратно, из норы, из – хотя бы относительного – одиночества!

В пятницу в газете "Новое Русское Слово" все послание Солженицына Зарубежному Собору и ответ на него митрополита Филарета. Ответ жалкий, насквозь лживый и фальшивый. Судьба всего того, что держится исключительно отрицанием и обличением, духовной подделкой…

Вчера и сегодня – в церкви. Какая радость, когда люди на исповеди заявляют, что счастливы…

Смерть Николая Иванова (жениха [племянницы] Наташи) в Париже.

Пишу, чтобы разогнаться: на столе – груда неотвеченных писем, за которые решил взяться сегодня, и вот – отлыниваю…

Четверг, 3 октября 1974

Сегодня мне прочли по телефону послание к "Американской Митрополии" Зарубежного Собора, полное притворной любви, но по существу – ход на шахматной доске… И все же, если есть хоть один шанс "умиротворения", за него нужно хвататься.

Увы, от всего этого, от работы "практического ума", этим всем вызванной, то же уже много раз испытанное "измельчание" души. Она попадает в водоворот, в суету и мельчает, сохнет. И в ней прерывается радость. Не вопросы и заботы поднимаешь на ту высоту, на которую нужно, а сам спускаешься туда, где они неразрешимы…

Понедельник, 7 октября 1974

В субботу – ежегодный Orthodox Education Day [ежегодный праздник, "день православного образования" в Св.-Владимирской семинарии ]. Ждешь его, как кошмара, а переживаешь – когда он уже наступил, начался – как радость. Эта огромная толпа, солнце, палатки! Литургия с сотнями причастников. Чувство Церкви, радость растворения в ее жизни. Весь день на ногах: здороваясь, обнимаясь, приветствуя кого-то, – и никакой усталости… Как бы ни был каждый из нас слаб и мизерен в отдельности, на всех вместе лежит отсвет – единственный в мире – Христовой любви. Русские, арабы, греки, украинцы: где еще они встречаются "во Христе"? В этом сила и единственность этого дня.

Вчера – рожденье Л. Поехали с ней сначала на Battery1 . Теплый, совсем летний закат. Статуя Свободы и острова в золотом свете моря – совсем как в Венеции, когда смотришь в сторону Lido. Какие-то старички, старушки на скамейках. Потом ужинали – случайно, из любопытства – в армянском ресторане. И так пахнуло детством, русским Парижем, тогдашними русскими ресторанами.