Дневники. 1984

Пять лет прошло. Все помню, и как утром разбудил меня по телефону Сережа: «переворот», и мой дневной поход по Москве, и свидание с Женей, когда он спрашивал меня: «Как?» А что я ему мог ответить? И разве тогда же я не чувствовал, чем все это кончится для моей родины? Где она сейчас? Сколько лоскутных государств возникло по периферии России.

Размышляя о случившемся, я все более и более начинаю думать о том, что беда наша в захвате центральной власти выходцами из деревень. Здесь и крестьянская, ушлая, направленная на себя психология, и отсутствие настоящей марксистской подготовки. Первые революционные призывы были другими. Было выгодно, и все эти Горбачевы и Черненки э т о, марксистское, знали, с натугой выучили и отдекламировали профессорам в своих партшколах. Сначала выкресты из крестьян захватили своей ласковой обстоятельностью Политбюро, потом, как куль с овсом, свалившимся с чужой телеги и проданный первому попавшемуся цыгану, сдали великую державу лихим и голодным проходимцам, назвавшимся демократами.

Сегодня с утра по всем каналам и телевидения, и радио начался такой шабаш воспоминаний! А что сделано-то? Ради чего сложили головы трое полупьяных мальцов на Смоленской и кто их сегодня вспоминает? Не получилось из них всенародных героев. А какое было отпевание, какая панихида! Единственное утешение, что я эти пять лет не сидел сложа руки. «Эффект близнецов», «Стоящая в дверях», «В сезон засолки огурцов», «Затмение Марса», через несколько дней выходит «Гувернер» и наполовину готова книга «Власть культуры» — из статей, интервью, очерков, написанных за последнее время. Никто не будет вспоминать, что я удержал на плаву и спас Литинститут, никто не вспомнит пожар в моей квартире, но то, что я написал, — это только мое.

Сегодня продолжал читать книги, присланные на конкурс. Невероятное впечатление от нового, в 8 номере «Современника» рассказа Распутина «В той же земле». Давно литература не производила на меня такого сильного физического воздействия: когда я закончил чтение, вдруг заболело сердце. Женщина сама, без помощи муниципальных организаций хоронит свою мать. Как круто и точно взято, как роскошно, со скрытой страстью сделано. Там, где мы, средние литераторы, пишем сотни страниц, мастер ограничивается лишь несколькими. И как сильно это направлено против существующего порядка, унизившего и разорившего всех нас. Я не говорю здесь о пластике и физической осязаемости распутинских деталей. Каменистая могила, внучка, открывающая дверь в комнату мертвой бабушки — она там одна.

Вечером по лживым волнам ТВ показали какую-то интеллигентскую тусовку, выдаваемую за Совет по культуре при администрации президента. Ростропович, который никому, кроме нас, бедных, во всем мире уже не нужен, Искандер, который уже давно ничего про новое не пишет, а все талдычит своего Сандро, Мариетта Омаровна, знаменитая своими призывами и страстью к президенту. Культура. Культура просит не менять ей Сидорова. Если, действительно, кресло министра культуры предлагалось много раз свежо выходившей замуж Федосеевой-Шукшиной, которой декретом надо бы запретить носить вторую половину фамилии, или Алле Борисовне Пугачевой, носительнице и пропагандистке самых мещанских и вульгарных взглядов, то — пусть будет Сидоров. За пять лет он очень многое узнал, а если еще и посмелеет, то дела у него пойдут. Он, конечно, не Фурцева, но ведь и не Федосеева-Шукшина. Кстати, дочка Шукшина Оля поступает на заочный к нам в институт. Я читал ее этюд вместо куда-то исчезнувшего с экзаменов другого носителя культуры, Анатолия Приставкина — деятели культуры удивительно умеют отлынивать от своих платных обязанностей, — и поставил «отлично». Искренне, хотя чуть больше, чем следовало, нажимала на «папу» и на свою веру в Бога. Подторговываем, дочка, искренностью?

24 августа, суббота. Сегодня у В. С. гемодиализ, он закончится около часа, я решил ее ждать, чтобы отвезти на дачу. Кончается лето, это, может быть, последние ее вольные дни перед операцией. Анализы у нее ухудшились, и ей опять пришлось перейти на трехразовый диализ.

Вся неделя прошла в чтении: дочитал книжки на конкурс Пенне и отослал записку со своим решением. Ее надо бы перепечатать сюда, и я позже это сделаю. Сам документ у меня в папке, в «личном». Прочел и около ста этюдов заочников. Все это наложилось на августовскую жару, на мое беспокойство по поводу необъятной работы с Лениным. Просыпаюсь по ночам и долго читаю Крупскую или другие книжки по теме. Собираю библиографию. Замысел уточняется, становится более определенным и менее экстравагантным. Уже ничего о «тайных» мемуарах Крупской я не пишу. Вся Крупская, ее главы, это, скорее, «мое-ее» отображение. Любимый, скользящий между автором и героем психологический монолог. Все опять будут приставать, что мало диалога.