Дневники. 1984

Постараюсь бегло, без лишних слов, описать обед и однокомнатную квартиру Нины Ивановны. Без книг, некий профессорский аскетизм, зато обед заслуживает невероятной похвалы. Здесь, видимо, помогали аспирантки, а частичным финансированием занимался краевой фонд культуры в лице Майи Александровны Афиногеновой, тоже старой знакомицы. Раньше был бы ресторан, какая-нибудь обкомовская дача. Но разве бы в ресторане подали три салата, какой-то китайский с изюмом, «Фантази» с рисом и крабами. А рыбные котлеты из кеты, а голубцы как горячее блюдо, а помидоры с кремом, а два торта и бесконечные, не боящиеся обкомовского окрика разговоры!

Вечером ездил к своей двоюродной сестре Светлане. Отвозил коробку старых детских вещей и игрушек, которые Наташа, жена Валеры, посылала для светланиного внука. Живут они, как и прежде, в 3-комнатной квартире, которую Светлане оставил прежний муж. Новых вещей практически нет. Саша — сожитель дочери Светланы, тоже Светы, теперь уже ее муж. У них прелестный мальчонка, Сергуня. Саша уже оставил свою «крутую» работу, о которой я все время выспрашивал его в прежний приезд, и теперь занимается работой самой обычной: зимой ходил матросом в море. Его прощание с крутым бизнесом выразилось в том, что ему пришлось продать не только его звуковую аппаратуру, но и золотые бирюльки, которыми он очень гордился. Пять лет назад Саше было двадцать один год.

Живописал последний свой рейс в Корею c частной коммерческой фирмой. За рейс не заплатили, во Владивостоке приходилось долго, частями выбивать «гонорар». В самой Корее капитан, экономя деньги, восемь дней не кормил своих матросов. Съели все старые сухари, крупы, заплесневелые галеты, начались какие-то желудочные заболевания. После восьми дней такого курорта команда подписала кабальный договор на оставшийся рейс. Где ты, профсоюз, прежний неусыпный страж трудящихся!

В среду состоялся круглый стол по творчеству Фадеева. Многое здесь вращалось вокруг статьи Вячеслава Всеволодовича Иванова, Комы, который недавно читал лекцию у нас в институте. Взгляд злого, несправедливого мальчика из-за соседского забора. Тезисы: циник, бездарный писатель, сатрап. Независимо от справедливости или несправедливости этих утверждений, я полагаю, что в высказываниях Комы было много тайного, того, что говорилось за столом у его родителей. Выступали Н. И. Дикушина, Н. И. Великая, Сергей Филиппович Кривашенко — новый, вместо Великой, заведующий кафедрой литературы в университете. Интересная была подборка фадеевских писем у Дикушиной, особенно письма Пастернака о Сталине. Мне всегда кажется, что в исступленных письмах писателей, в их дневниковых записях есть некий двойной смысл: не были ли эти восторженные свидетельства простыми алиби для КГБ или каких-то лиц, которые могли еще при жизни прочесть эти частные заметки? Не писалось ли это заранее для следователей с Лубянки?

Надо бы для себя не забыть, что Фадеев был, со слов Миши Фадеева и Н. И. Дикушиной, личным врагом Берии. Высказывание М. А. Фадеева о поразительном чувстве одиночества у его отца в конце жизни. Здесь прорвался какой-то надрыв в отношениях родителей. Если иметь в виду характер и профессию А. О. Степановой, то многое понятно. Демократ Миша (в конце 80-х опрометчиво вступивший в КПСС) также подчеркнул, что предсмертное письмо Фадеева было, при всей критике партийных методов руководства литературой, написано человеком, не разочаровавшимся в идеях коммунизма и коммунистах. Идеалы сохранились. Это письмо об исправлении жизни через социальное. Тоже деталь: самоубийство совершилось в даче, где на первом этаже находился лишь один человек, одиннадцатилетний сын. Потом мне Миша рассказывал: «Я даже не обратил внимания на выстрел, участок был огромный, было много охотничьего оружия, ружья висели на стенах, брат и отец часто стреляли из мелкашек и т. д.» И дальше: «На груди была крошечная, без крови, дырочка.» Но это в каких-то более поздних разговорах.

Вернусь к конференции. Тут я хотел бы подчеркнуть выступление И. В. Григорай, литературоведа из Дальневосточного университета: она говорила о возвращении Фадеева к народному характеру, натуральное здесь теснило социальное и историческое. Все это очень созвучно с моей теорией, что в большую литературу можно проникнуть только через положительного героя. Здесь же на конференции у меня возникла идея на следующий год прочесть спецкурс по Фадееву. Если, конечно, буду жив и если соглашусь баллотироваться на второй срок.

23 октября, среда. На работе скопилось столько дел, будто меня специально ждали, чтобы выплеснуть все это. Но положение как-то пока нормализовалось. Комиссия по заочке сделала заключение, которого вполне хватило бы, чтобы выгнать из института всех людей, которые столько лет отравляют мне жизнь, но, как всегда, мне жалко, в душе шевелится дурацкая совестливость и боязнь Бога.