Дневники

Коммунистический митинг на Маркет-плейс разочаровал. Беда всех коммунистических ораторов в том, что говорят они не доходчиво, а чудовищно длинными фразами, со всякими «несмотря», «безотносительно», «даже принимая во внимание» и т. д., в стиле Гарвина{59}, и притом всякий раз с сильным провинциальным выговором или кокни, в данном случае – с йоркширским. Предполагаю, что им дают заранее приготовленные речи и они выучивают их наизусть. После приезжего оратора выступил Дегнан – и гораздо ярче: у него сильный ланкаширский выговор; хотя может при желании выражаться, как газетная передовица, он этого избегает. Публика обычная: мужчины разных возрастов слушают оцепенело, с ничего не выражающими лицами, и горстка женщин, чуть более оживленных, чем мужчины, – потому, думаю, что женщина пойдет на собрание, только если очень интересуется политикой. Около полутораста человек. Собрали 6 ш. на защиту молодого человека, арестованного на митинге Мосли.

Бродил вокруг главной шахты Барнсли и стекольных заводов у канала в компании Ф. и еще одного человека, чьего имени не разобрал. Мать его только что умерла и лежала дома. Ей было 89 лет, и 50 из них она проработала акушеркой. Я отметил отсутствие лицемерия в том, как он смеялся, шутил, входил в паб выпить и т. д. Чудовищных размеров терриконы вокруг главной шахты Барнсли местами горят под поверхностью. В темноте видны ползущие по ним огненные змейки, не только красные, но и со зловещим синим пламенем (от серы); то угасают почти, то мерцают опять.

Заметил, что слово “spink” (в значении «большая грудь», по-моему, а вообще означающее маленькую птичку) в ходу здесь так же, как в Суффолке.

23.3.36

В Маплуэлле. Домов, хуже здешних, я, кажется, не видел. В самые плохие нам не удалось зайти – это каменные однокомнатные или двухкомнатные лачуги, примерно 20х15 футов и 15 или даже меньше футов высотой, практически развалины. Плата за наем – некоторые принадлежат шахте – около 3 ш. На улице под названием Спринг-Гарденс мы застали возмущенный народ: владельцы домов разослали половине съемщиков извещения о выселении из-за неуплаты задолженности – в некоторых случаях всего в несколько шиллингов. (Ферт в Барнсли получил такое, хотя задолжал около 5 ш. и выплачивал долг по 3 п. в неделю.) Люди пускали нас к себе, чтобы показать свои жилища. Квартиры жуткие. В первой (см. прим. 44) отец-старик, конечно безработный, ужасно растерян, получил распоряжение выехать после того, как прожил здесь 22 года, и с тревогой обратился к Ф. и ко мне: не придумаем ли, как ему помочь. Мать выдержаннее. Двое сыновей лет двадцати четырех, крупные красивые мужчины, мощного сложения, с узкими лицами, рыжие – но худые и вялые от недоедания, выражение лиц унылое, подавленное. Их сестра, чуть старше, похожа на них, с преждевременными морщинами на лице, переводила взгляд с Ф. на меня, как будто с надеждой на помощь. Один из сыновей, не обращая на нас внимания, медленно снимал носки перед камином – ноги почти черные от въевшейся грязи. Другой сын был на работе. Дом ужасающе голый – нет простыней и одеял, только пальто и т. п., но довольно чистый и опрятный. За домом в грязи играли дети, некоторые, лет пяти-шести, босые и почти голые, в какой-то рванине. Ф. сказал жильцам: если на выселении будут настаивать, пусть приедут в Барнсли, встретятся с ним и с Дегнаном. Я сказал им, что хозяин просто блефует, пусть стоят на своем, а если пригрозит передать в суд, предъявить встречный иск о том, что не делает ремонта. Надеюсь, дал правильный совет.

Заглянул в роман Брауна{60}. Барахло.

25.3.36

Люди на железнодорожной ветке в Гобере разгружают вагоны с угольным шламом. Говорят, что «шахта не может избавиться от шлама», и они его складируют. Это считается зловещим признаком. Если шлам не берут, скоро сократится рабочее время. За разгрузку тонны угольной мелочи получают 4 п. В вагоне около 10 тонн, т. е. за рабочий день надо разгрузить 3 вагона.

Думаю, более грязных помещений я не видел, а видел всякого рода убожество. Грязные глиняные горшки, ошметки разной еды на столе, покрытом линолеумом, отвратительные тряпичные коврики с въевшимися за многие годы крошками, но больше всего угнетают газетные клочки, разбросанные по всему полу.

У Г. тяжелый бронхит. Вчера он не ходил на работу, а сегодня утром, явно больной, упрямо пошел.

Завтра возвращаюсь в Лидс, оттуда в понедельник в Лондон [30 марта].

Домашний дневник, том I 9 августа 1938 – 28 марта 1939, с которым перемежается Марокканский дневник 7 сентября 1938 – 28 марта 1939