Дневники

С «дядей» приходилось мучиться, – кем заменить? Гришка, свалив Хвостова, которого после идиотской охранническо-сплетнической истории, будто Хвостов убить его собирался, иначе не называл, как «убивцем», – верный Гришка опять помог:

«…Чем не премьер Владимирыч Бориска?..»

И вправду – чем? Гришкина замена Хвостова Протопоповым очень понравилась в Царском: необходимо сказать, что Протопопов неустанно и хламиду Гришкину целует, и сам «с голосами»[23] до такой степени, что даже в нем что-то «Гришенькино», «чудесное» мелькает… в Царском.

Штюрмер же тоже ревнитель церковно-божественного. За него и Питирим-митрополит станет. (Впрочем, для Питиримки Гришиного кивка за глаза довольно.)

Ну и стал Штюрмер «хозяином». И выпустил Сухомлинова.

О М.Р.[24] и говорить не стоит. Его с поклонами выпустят. Его дело миллионное.

Война всем, кажется, надоела выше горла. Однако ни смерти, ни живота не видно… никому.

О нас и говорить нечего, но, думаю, что ни для кого из этой каши добра не выйдет.

22 октября

Вчера была премьера «Романтиков» в Александринке. Мы сидели в оркестре. Вызывать стали после II действия, вызывали яро и много, причем не кричали «автора», но все время «Мережковского». Зал переполнен.

Пьеса далеко не совершенная, но в ней много недурного. Успех определенный.

Но как все это суетливо. И опять – «ничтожно».

Третьего дня на генеральной – столько интеллигентско-писательской старой гвардии… Чьи-то седые бороды – и защитки рядом.

Был у нас Володя Ратьков. (Он с первого дня на войне.) Грудь в крестах. А сам, по-моему, сумасшедший. Все они полусумасшедшие «оттуда». Все до слез доводящие одним видом своим.

По местам бунты. Семнадцатого бастовали заводы: солдаты не захотели быть усмирителями. Пришлось вызвать казаков. Не знаю, чем это кончилось. Вообще мы мало (все) знаем. Мертвый штиль, безлюбопытный, не способствует осведомлению.

Понемногу мы все в корне делаемся «цензурными». Привычка. Китайский башмачок. Сними его поздно – нога не вырастет.

В самом деле, темные слухи никого не волнуют, хотя всем им вяло верят. Занимает дороговизна и голод. А фронты… Насколько можно разобраться – кажется, все в падении.

…и дикий мир
В безумии своем застыл.

Люди гибнут, как трава, облетают, как одуванчики. Молодые, старые, дети… все сравнялись. Даже глупые и умные. Все – глупые. Даже честные и воры. Все – воры. Или сумасшедшие.

29 октября

Умер в Москве старообрядческий епископ Михаил (т. н. Канадский).

Его везла из Симбирска в Петербург сестра. Нервно-расстроенного. (Мы его лет 5–6 не видали, уже тогда он был не совсем нормального вида.)

На станции Сортировочной, под Москвой, он вышел и бесследно исчез. Лишь через несколько дней его подняли на улице как «неизвестного» – избитого, с переломанными ребрами, в горячечном бреду от начавшегося заражения крови. В больнице, в светлую минуту, он назвал себя. Тогда приехал священник с Рогожского – его «исправить». В больнице скончался.

Это был примечательный человек.

Русский еврей. Православный архимандрит. Казанский духовный профессор. Старообрядческий епископ. Прогрессивный журналист, судимый и гонимый. Интеллигент, ссылаемый и скрывающийся за границей. Аскет в Бело-острове, отдающий всякому всякую копейку. Религиозный проповедник, пророк «нового» христианства среди рабочих, бурный, жертвенный, как дитя беспомощный, хилый, маленький, нервно-возбужденный, беспорядочно-быстрый в движениях, рассеянный. Заросший черной круглой бородой, совершенно лысый. Он был вовсе не стар: года 42. Говорил он скоро-скоро, руки у него дрожали и все что-то перебирали…

В 1902 году церковное начальство вызвало его из Казани в СПб. как опытного полемиста с интеллигентными «еретиками» тогдашних Рел. – Фил. Собраний. И он с ними боролся… Но потом все изменилось.

В 1908–1909 году он бывал у нас уже иным, уже в кафтане старообрядческого епископа, уже после смелых и горячих обвинений православной церкви. Его «Я обвиняю» многим памятно.

Отсюда ведут начало его поразительные попытки создать новую церковь «Голгофского Христианства». С внешней стороны это была демократизация идеи Церкви, причем весьма важно отрицание сектантства (именно в «сектантство» выливаются все подобные попытки).

Многие знают происходившее лучше меня: в эти годы путаность и детская порывистость Михаила удерживали нас от близости к нему.

Но великого уважения достойна память мятежного и бедного пророка. Его жертвенность была той ценностью, которой так мало в мире (а в христианских церквах?).