Дневники Берии подтверждают: Виктор Суворов прав!

И вот тут — следующий вопрос. Берия постоянно сетует на агрессивность США — вот и в Германии им «нужен контроль, а не мир». Мотивируется это тем, что США и Британия взяли курс на раскол Германии, а именно: ввели (22 июня 1948 г.) новую германскую марку отдельно от СССР (3. С. 63–64). Но что им оставалось делать, если в Восточной Германии устанавливался коммунистический режим? Как при этом можно было объединиться? И непонятно при этом, почему западные страны прекратили состояние войны с Германией 26 мая 1952 г., а СССР — только 8 января 1955 г., после смерти Сталина, а с Японией — 19 октября 1956 г.

К. Закорецкий объясняет это тем, что СССР надо было сохранять состояние войны с Японией, чтобы в нужный момент иметь возможность вмешаться: Япония из-за незаключения мирного договора с СССР вынуждена будет соглашаться на американское военное присутствие у себя, а в советских СМИ надо постоянно повторять, что Япония «оккупирована» американцами (что и делалось).

А 1 января 1952 г. «Правда» опубликовала новогоднее поздравление Сталина японскому народу. И там были, например, такие слова: «Глубокое сочувствие народов Советского Союза японскому народу, попавшему в беду в связи с иностранной оккупацией», заставило-де Советское правительство сделать исключение из того правила, что советский глава правительства не обращается к народу другого государства с пожеланиями. Так вот, Сталин желает «свободы и счастья…. полного успеха в борьбе за национальную независимость своей родины» [187].

А ведь странно: только что (8 сентября 1951 г.) США подписали мирный договор с Японией, так что об «оккупации» речи больше нет. А СССР этот договор не подписал — почему? Уж не от желания ли «помочь японскому народу освободиться от оккупации»? Вероятно, примерно такие же мотивы у Сталина были и для сохранения состояния войны с Германией…

Но не только о побежденных во Второй мировой войне странах говорили в таком тоне. Так, мне еще в начале 1980-х гг. приходилось читать книгу (жалею, что не запомнил ее названия) 1950-го или 1951 г. издания о тогдашней Франции. Так вот, пребывание на французской территории американских войск прямо сравнивается с немецко-фашистской оккупацией 1940–1944 гг., а французские рабочие в этом произведении тайно изучают труды Сталина и Мао Цзэдуна и ждут не дождутся прихода «Красной Армии — освободительницы».

Колосс но гулаговских ногах?

Продолжим анализ ситуации. В вопросе о причинах обострения международной обстановки в 1945–1953 гг. Кремлев садится на любимого конька всех наших «борцов за несвободу» (определение Е. Евтушенко) — он пишет (как часто с ним самим и с людьми его взглядов случается, голословно), что «очень уж мы этому Западу мешали (и, кстати, мешаем по сей день) самим фактом своего существования» (3. С. 6). Причем, несмотря на расхожесть такого пропагандистского штампа, никто из оппонентов Кремлевых данную проблему не пытался анализировать. А надо!

Вообще, отношение к Америке у Кремлева на уровне передовиц «Правды» начала 1950-х («Самая уродливая цивилизация планеты» — не самый «смачный» газетный заголовок того времени): «Эти (нью-йоркские. — Д. В.)небоскребы лишь уродовали облик «Багдада-на-подземке» и придавали ему несуразный вид», тогда как «высотные здания, создать которые мог лишь творческий гений советского образца, украсили Москву» (3. С. 231).

А вот у Д. Андреева о «сталинских высотках» несколько иное мнение: «Эклектика… гигантизм, безвкусица и нуворишеское стремление к показной роскоши» [188]. Ну, да ладно, о вкусах не спорят, лично я ничего не имею против ни нью-йоркских небоскребов, ни «сталинских высоток». А вот другой, более относящийся к нашей теме, перл г-на Кремлева просто шокирует.

Начнем с того, что сталинский СССР он называет «мировым добром», а Запад во главе с США — «мировым злом». Так и пишет: «Предстояла борьба Мирового Добра и Мирового Зла за умы и души людей на планете» (3. С. 204). Ну, этого «добра», анализируя бериевские дневники, мы вроде уже достаточно накушались, однако Кремлев не устает нас поражать сталинской «добротой».

Вот, например, анализируется дело некоего майора Ульянича (3. С. 80–81). По поводу «ленинградского дела» (о нем подробнее мы еще поговорим) этот лектор политотдела 87-го стрелкового корпуса в декабре 1950 г. написал в частном письме: «Ленинград (т. е. партийные работники, выходцы из этого города. — Д. В.)насупил брови и требует, чтобы его понимали. Чувствуется, как струны натягиваются все сильнее и сильнее. (Прости, большего сказать не могу, не допрашивай, а догадывайся…)»

Из письма не видно, чтобы его автор хоть как-то сочувствовал репрессированным ленинградцам. Более того, он пишет: «Вознесенский, Кузнецов, Попков (партийные деятели — «ленинградцы». — Д. В.) — усопшиеся». Проведем филологический анализ слова «усопшиеся» (усопшиеся) и получим нечто вроде «умертвившие («усопшие») сами себя», что вполне можно интерпретировать как «сами виноваты».