Дневники голодной акулы

Мне все время вспоминаются подробности. Всего секунду назад думал о том, как вечером накануне того дня, когда мы снялись со своего участка на Наксосе и направились к судну, нам наконец удалось устроить себе вполне приличный обед с помощью маленькой кемпинговой плиты. Все эти воспоминания, как же сильно они ранят, причем каждое по-своему, так что не думаю, что смогу это вынести, не разорвавшись по всем швам и не расплескавшись болью по всему полу. Но вот что еще хуже, вот что доводит меня до отчаяния: ничто из того, что, как мне кажется, я о ней помню, не является подлинным. Я теряю ее в обобщениях, в бесконечных нашептываниях памяти. Пока мы были в отъезде, я вел что-то вроде дневника, а потом, его перечитывая, обнаружил, как много в нем оказалось прорех. Никогда мы не были такими остроумными. Наши фразы далеко не всегда вызывали смех. И там нет ничего о том, какой Клио могла иногда быть жестокой, или о том, с какой легкостью могла она лгать людям, если считала, что им лучше чего-то не знать. Там нет ничего о тех моментах, когда она бывала скучной или непривлекательной или когда слишком много говорила. Нет ничего о том, как стеснялась, когда у нее болел живот. Нет никакого способа сохранить человека, потому что, что бы ты ни писал, это не правда, это просто рассказ. Рассказы — это единственное, что остается у нас в голове или на бумаге: повествования, составленные из определенных фактов, хорошо отредактированных историй с нами в главных ролях. Теперь я перечитывал этот дневник уже столько раз, что все строки в нем одеревенели, стали такими же нереалистичными, как мыльные оперы или старые голливудские фильмы, которые ты смотрел тысячу раз. Персонажи похожи на меня и на Клио, но это не мы, это просто актеры, снова, снова и снова произносящие одни и те же реплики, все правдивое в которых проваливается сквозь щели.

Через три недели после того, как я вернулся, мне позвонили из Греции. Полиция обнаружила водонепроницаемую камеру Клио и интересовалась, хочу ли я получить ее обратно. Камера прибыла пятью днями позже.

Пакет с надписью «Кодак» и тридцатью шестью фотографиями красочных экзотичных рыб долго лежал здесь, на кухонном столе. Я смотрел, смотрел и смотрел на эти снимки часами и днями, пока не начал видеть их с закрытыми глазами, пока не запомнил каждую рыбку, каждую композицию. Я мог бы рассказать о любой из них — о тех, что были идеально сфокусированы, о тех, что были сняты слишком близко или размыты из-за движения, и о тех, на которых большой палец Клио представал бледно-розовой луной в углу кадра. Я так долго на них смотрел, в иные дни вообще ничем другим не занимался…

Вчера рано утром, когда паутинки были полны росы, я поехал в город, к строительной площадке, где возводят то ли центр развлечений, то ли кинотеатр, вынул все снимки и негативы с этими рыбами из пакета и один за другим побросал в глубокую темную шахту, уходившую глубоко под землю. Потом вернулся сюда и начал упаковываться, все чистить и прибирать.

Я избавился от всех твоих вещей. Раздал их, отослал. Мне казалось, что так будет правильно. Я поступил так, потому что думал, что не смогу больше сдерживать наступающий мир.

Но я зашел слишком далеко.

Сейчас, сидя здесь, в этом пустом доме, я понимаю, что не должен был выбрасывать твои подводные снимки. Вчера мне казалось, что эти тридцать шесть фотографий и были тем, что с тобой случилось. Я ненавидел их и порой расшвыривал по всей комнате. Я не мог больше мириться с тем, чтобы они оставались на кухонном столе, в этом доме и даже в этом мире. Но теперь, когда их нет, я в состоянии думать лишь о том, как ты хотела эту подводную камеру, как тебе не терпелось увидеть все эти снимки, увидеть, получились ли они. Все, о чем я думаю, — это то, как я смеюсь, а ты плещешься в прибое на Наксосе, выглядывая очередную яркую, или большую, или не очень быструю рыбу и бросаясь за ней в волны. Думаю о том, как счастливы мы были там, в том местечке, в нашей палатке и на пляже. Это разбивает мне сердце, и я хочу вернуть эти фотографии. Я так хочу их вернуть. Не могу поверить, что я сделал такое.

На прошлой неделе я отправил нашему домовладельцу уведомление, что собираюсь уехать отсюда на какое-то время. Никому не сказал о своем отъезде, даже отцу. Не знаю, правильно это или нет, но правда состоит в том, что я больше никого не могу видеть, я больше не могу видеть самого себя.

Мне не хватает тебя, Клио.

Прости меня, прости.

34 Последний рубеж

Качаясь и оскальзываясь, я с трудом поднялся на ноги. Проковыляв по мокрой покатой палубе с ноутбуком Никто под мышкой к борту, я крикнул:

— Скаут!

Куда бы я ни посмотрел, океан выглядел совершенно плоским.

— Скаут! Доктор Фидорус!

Ничего.

— Господи, — донесся до меня собственный голос. — Скаут! — А потом, упершись спиной в наклонную стену каюты, я тихо произнес сквозь слезы: — Клио…

Только поскрипывания провисшего такелажа, и все.

Подкрадывающееся спокойное море, заливающее палубу мелкими всплесками.