Дневники голодной акулы

Клио любит подводное плавание. По ее словам, в этом есть что-то от полета, и мне хотелось бы сказать, что я ее понимаю, но я до сих пор ничего такого ей не говорил. У меня есть маска и акваланг, но я вхожу в воду лишь до тех пор, пока касаюсь ногами дна. А на Наксосе, где дно понижается очень круто, всего лишь шаг отделяет тебя от того, чтобы уйти под воду с головой. От чего мне делалось не по себе в те немногие разы, когда я предпринимал попытки поплавать под водой, так это от огромного вала синевы, простирающегося перед тобой, когда смотришь в открытое море. Не знаю, что именно меня смущает, — то ли его масштабы, то ли перспектива повернуться к нему спиной. Главным образом, я так и жду, что в ту же секунду, как я повернусь, оттуда вырвется нечто злобное, чтобы оттяпать мне ноги, но отчасти, возможно, дело и в размерах самой этой синевы. В понимании того, что, если плыть навстречу этой синей стене, она лишь будет становиться все больше, больше и больше, пока лик ее не сделается невозможно огромным, и то же самое произойдет и по сторонам от тебя, и сзади, а дно ускользнет в черноту. Но вот Клио масштабы глубины ничуть не беспокоят. Она еще и с парашютом прыгала, и горными лыжами занималась, хотя я не хотел бы, чтобы у кого-то сложилось впечатление, будто она помешана на здоровье или чем-то таком. Мы оба совсем не страдаем домоседством (не мерзкое ли словечко?), но мысль о том, что какое-либо из наших занятий идет на пользу здоровью, обычно от этого занятия отвращает. Не думаю, чтобы кто-нибудь из нас до конца понимал фразу «В здоровом теле здоровый дух». Вот что особенно восхищает меня в Клио Аамес: она любит смеяться над теми, кто бегает трусцой. На Наксосе таких хватает. Температура в глубине острова доходит до сорока, да и здесь не намного прохладнее, но по пляжу все равно кое-кто бегает трусцой. Клио обожает называть их «спятившими», а иногда показывает на них пальцем, когда они пробегают мимо.

Один из любимых исторических фактов Клио состоит в том, что парень, который изобрел бег трусцой, умер от сердечного приступа. Прошлым летом кто-то на барбекю целую вечность объяснял Клио, что на самом деле у того парня был врожденный порок сердца и что сердечный приступ угрожал ему все время. «Так что ему стало плохо не из-за того, что он бегал», — снова и снова повторял он, но Клио это ни в чем не убедило.

«Ты видишь, кто они такие? — сказала она, когда мы тем вечером брели домой. — Надо иметь порок сердца, чтобы придумать что-то настолько же смехотворное, как бег трусцой». Я рассмеялся и сказал: «В том, что ты говоришь, нет ровным счетом никакого смысла», — а она в ответ на это толкнула меня в колючки живой изгороди.

* * *

— Вот он.

— Хм. А откуда ты знаешь, что он работает?

— Если не работает, отнесу его обратно.

Я посмотрел на лежавший за витриной занесенный песком утиль, на книги с измятыми обложками. Подводный фотоаппарат выглядел грязным, исцарапанным, никуда не годным.

— Вернешь обратно?

— Не сомневайся в моих способностях, Сандерсон.

Я не собираюсь здесь углубляться в истории, связанные с претензиями, предъявляемыми Клио тем или иным магазинам, и с ее требованиями возместить ей убытки.

— Ты что, думаешь, что и вправду сможешь заставить его взять фотик обратно?

— А ты и вправду не хочешь, чтобы я его купила?

Я посмотрел на аппарат.

— Конечно, хочу, если ты этого хочешь.

— Очень хочу. — Она вцепилась мне в запястье. — Эй, придумала — это может служить мне подарком за то, что я ухаживала за собой в тот день, когда ты сходил с ума.

— И что же, значит, мне не надо покупать гамак? — спросил я. — Я с ума не сходил.

— А вот и сходил: «Клио, Клио, помоги мне, я совершенно спятил», — сказала она, изменяя голос.

— Слушай, что же можно поделать, если я так тонко чувствую?

— Все равно, — сказала она с улыбкой. — Значит, я могу сейчас купить этот аппарат?

— Ладно, — сказал я.

— Прекрасно.

Итак, теперь у Клио есть подводный фотоаппарат. Она еще не израсходовала весь ролик пленки, так что мы по-прежнему не знаем, работает ли эта штуковина.

* * *

За пару дней до того, как мы купили фотокамеру, я действительно сходил с ума, во всяком случае на час или около того. Иногда такое случается. Мир просто накатывает на меня, и я ничем не могу этому противиться. В тот вечер на меня напал растущий страх — доходящий до ужаса, — что где-то на этом острове я угожу в ловушку и не буду в состоянии из нее выбраться. Я ходил на цыпочках по краю приступа паники, ожидая, что все вокруг внезапно станет бездонным и кошмарным.

Когда это случилось, мы сидели возле своей палатки и читали. Клио просматривала путеводитель, отмечая крестиками все то, чего мы еще не повидали на Наксосе.

— Мне не по себе, — сказал я.

Мой голос прозвучал слабо и необычно, словно где-то на странной глубине лопались какие-то пузырьки.

— Понимаю, — сказала Клио, покусывая шариковую ручку и не поднимая взгляда. — На меня он действует точно так же.

Она имела в виду Пола Остера — я читал «Изобретение одиночества».[14]