Дневники и письма

Неряшливо монтируя процесс, ГПУ явно переоценило свои силы и во всяком случае упустило из виду, что я и мой сын можем успеть нанести сокрушительный удар, по крайней мере, той части московской амальгамы, которая касается нашей жизни и деятельности за границей. Уже во время самого процесса мне удалось через норвежское телеграфное бюро опровергнуть показания двух важнейших свидетелей: Гольцмана[12] и Ольберга[13]. После того работа не прекращалась ни на один день. Перед самым отъездом из Норвегии я получил из Парижа сообщение, что в результате долгих усилий удалось разыскать в министерских архивах телеграмму моей жены тогдашнему министерству Эррио и телеграфное распоряжение Эррио французскому консулу в Берлине о выдаче нашему сыну визы на въезд во Францию для свидания с нами во время нашего возвращения из Дании в декабре 1932 г. Эти две телеграммы в сочетании с визами на паспорте сына - даже независимо от показаний нескольких десятков свидетелей - полностью, окончательно и бесследно опровергают показания Голъцмана о том, как мой сын встречал его в копенгагенском отеле Бристоль (несуществующем с 1917 г.) и отводил на свидание со мною.

Пример Гольцмана особенно ярко, отчетливо, неопровержимо показывает, как подсудимые в угоду ГПУ лгали сами на себя - только затем, чтоб втянуть в дело меня. Если так обстоит дело с показаниями Гольцмана, почему оно должно обстоять лучше с показаниями других обвиняемых?

И оно действительно обстоит не лучше. Признания Ольберга, взрывающиеся собственными противоречиями, опровергаются сверх того аутентичными документами и безупречными показаниями. Де-сятки свидетелей, неотступно охранявших меня в течение моего недельного пребывания в Копенгагене, уже дали показания под присягой о том, что среди моих посетителей (список их точно установлен) не было ни Бермами, ни Фрица Давида[14]. Элементарный анализ показаний этих двух агентов Коминтерна обнаруживает, как несчастливо, несмотря на осторожность, они лгут. Десятки побочных обстоятельств, точно установленных и документированных, присоединяются к тому, чтоб от всей "копенгагенской" главы, имеющей решающее значение для процесса, не оставить камня на камне. Показания Мрачковского[15] и Дрейцера[16] (история с химическим письмом) не выдерживают прикосновения "технической" критики и находятся, к тому же, в прямом противоречии с показаниями других подсудимых. "Признания" Смирнова, несмотря на то, что они нагло сокращены и лживо "резюмированы" в официальном отчете, дают достаточно яркую картину трагической борьбы этого честного и искреннего старого революционера с самим собою и со всеми инквизиторами. Менее уязвимы, на первый взгляд, признания Зиновьева и Каменева: фактического содержания в них нет совершенно; это агитационные речи и дипломатические ноты, а не живые человеческие документы. Но именно этим они выдают себя. И не только этим. Нужно сопоставить признания Зиновьева и Каменева в августе 1936 г. с их же признаниями и покаяниями, начиная с декабря 1927 года, чтоб установить на протяжении девяти лет своеобразную геометрическую прогрессию капитуляций, унижения, прострации. Если вооружиться математическим коэффициентом этой трагической прогрессии, то признания на процессе 1б-ти предстанут перед нами как математически необходимое заключительное звено длинного ряда...

Вся эта работа анализа и критики фактической стороны судебного отчета уже произведена, отчасти опубликована (брошюры Л. Седова, В. Сержа, ряд статей и пр.). Всего этого материала более чем достаточно для того, чтоб требовать организации контрпроцесса. Авторитетная и беспристрастная следственная комиссия, действующая в обстановке полной независимости, способна будет, несмотря на противодействие ГПУ и Коминтерна, взвесить и оценить по достоинству все составные части московского процесса, т. е. все ингредиенты сталинской амальгамы. Создания такой международной комиссии мы добьемся. Уже сейчас над этой задачей работают в разных странах многие тысячи людей, в том числе видные деятели с безупречными именами. Пред лицом этой будущей комиссии мы предстанем не с пустыми руками. Мы вовсе не хотим недооценивать силы ГПУ. Дело идет для московских "вождей" о слишком большой ставке, и они не остановятся перед самыми сильнодействующими средствами (грабеж архивов в Париже - только скромное начало!)[17], чтоб помешать нам раскрыть правду. Тому или другому из нас могут физически помешать довести работу до конца. На этот счет техника ГПУ вполне стоит на высоте его злой воли. Но и физическая ликвидация еще оставшихся в живых "обвиняемых" не поможет московским Борджиа[18]. Вопрос поставлен открыто перед мировым форумом. Одно-два дополнительных убийства из-за угла лишь еще глубже всколыхнули бы общественное мнение рабочих организаций и совесть всех честных людей. Выпав из одних рук, расследование было бы подхвачено другими руками. Процесс Сталина и К0 будет доведен до конца!