Дневники и письма

Мы живем с женой эти дни так же, как жили всегда, только под гнетом самой большой утраты, какую нам пришлось пережить. Рабочий день начинается с чтения телеграмм о московском процессе. Несмотря на все, мы не разучились ни изумляться, ни возмущаться. Я сажусь за писание очередных статей и заявлений. Жена и мои молодые сотрудники разыскивают материалы и документы. Почта приносит нам каждое утро многочисленные письма сочувствия со всех концов света. Не уменьшая нашего горя, письма дают нравственное удовлетворение. Звонки телефонов. Мои сотрудники записывают со слов журналистов последние новости о процессе. Мы переглядываемся с усталым изумлением по поводу показаний несчастных подсудимых. Мои статьи и заявления переводятся тем временем на иностранные языки. Каждая дата и цитата тщательно проверяются. Из Нью-Йорка прибывает по воздушной почте "Нью-Йорк Таймс". Мы читаем телеграммы из Москвы, уточняем детали в статьях. Наступает вечер. Статьи отправлены на телеграф. Отдых состоит в воспоминаниях о сыне, жизнь которого так неразрывно была связана с нашей жизнью за последние три десятилетия. Ночь и снова день. Нас поддерживает мысль, что мы продолжаем служить делу, которому служили всю жизнь.

8 марта 1938 г.

Этапы сталинской историографии[29]

1) 25 окт. 1918 г. - статья Сталина. Смысл ее: не думайте, что один Троцкий, и другие принимали участие.

2) Троцкий дрался хорошо, но дрались и другие.

3) Никакой особой роли Троцкий не играл.

4) Троцкий был противником восстания (это последняя статья). Достоверность утверждений Сталина обратно пропорциональна квадрату времени.

Дополнительное заявление

Г-н судебный следователь![30]

В дополнение к моему заявлению от 19 июля[31] я имею честь присовокупить нижеследующие соображения:

Я советовался с компетентными врачами. Ни один из них не может, разумеется, рискнуть противопоставить заочную экспертизу экспертизе высококвалифицированных французских специалистов, оперировавших над трупом. Однако врачи, с которыми я совещался, единодушно находят, что ход болезни и причины смерти не выяснены следствием с той необходимой полнотой, которой требуют исключительные обстоятельства данного дела.

Ярче всего неполнота следствия подтверждается поведением хирурга, г-на Тальгеймера. Он отказался давать объяснения, сославшись "а "профессиональную тайну". Закон дает такое право врачу. Но закон не обязывает врача пользоваться этим правом.

Чтоб укрыться за профессиональную тайну, у врача должен быть, в данном случае, налицо исключительный интерес. Каков же интерес г-на Тальгеймера? Не может быть и речи в данном случае об охранении тайны самого врача. В чем же может состоять эта тайна? У меня нет никакого основания подозревать г-на Тальгей мера в преступных действиях. Но совершенно очевидно, что если бы смерть Седова естественно и неизбежно вытекала из характера его болезни, то у хирурга не могло бы быть ни малейшего интереса или психологического побуждения отказываться от дачи необходимых разъяснений. Укрываясь за профессиональную тайну, г-н Тальгеймер говорит этим самым: в ходе болезни и в причинах смерти есть особые обстоятельства, выяснению которых я не желаю содействовать. Никакого другого толкования поведению г-на Тальгеймера дать нельзя. Рассуждая чисто логически, нельзя неприйти к выводу, что к ссылке на профессиональную тайну врач мог, в данных обстоятельствах, прибегнуть в одном из следующих трех случаев:

а) если б он был заинтересован в сокрытии собственного преступления;

б) если б он был заинтересован в сокрытии собственной небрежности;

в) если б он был заинтересован в сокрытии преступления или небрежности своих коллег, сотрудников и прочее.

Демонстративное молчание г-на Тальгеймера само по себе уже указывает программу следствия: надо во что бы то ни стало раскрыть те обстоятельства, которые побудили хирурга укрыться за профессиональную тайну.

Неясными, недостаточными и отчасти противоречивыми являются показания владельца клиники д-ра Симкова. Знал или не знал он, кто таков его пациент? Этот вопрос не раскрыт совершенно. Седов был принят в клинику под именем "Мартэн, французский инженер". Между тем д-р Симков разговаривал с Седовым в клинике по-русски. Именно благодаря этому сиделка Эйсмон узнала, по ее словам, что Мартэн - русский или владеющий русским языком. Запись Седова под чужим именем была сделана, как отмечают сами документы следствия, в целях безопасности. Знал ли об этих целях д-р Симков? И если знал, то почему обращался к больному по-русски в присутствии сиделки Эйсмонт? Если он делал это по неосторожности, то не проявил ли он ту же неосторожность и в других случаях?