Дневники и записные книжки (1909)

Читал два дня Лодзинского и очень одобрял. Написал ему письмо.

Сейчас кинул книгу на полку, она соскользнула, упала на пол, я рассердился и выбранил книгу. Так же должна быть ясна и стыдна злоба на человека, не делающе[го] того, чего мне хочется.

2 Фев. 1909. Я. П.

Шесть дней не писал. Кое-что работал по двум письмам, к[оторые], кажется, кончил. Нездоровилось. Нынче совсем плох, целый день лежал. Сейчас 11-й час, только встал и пишу, но очень слаб. Но как хорошо болеть. Нынче во время болезни и слабости думал 4 вещи. Три помню, хотя и плохо, по 4-ю забыл. Вот что:

Да, забыл сказать, ч[то] за эти дни ходил на деревню к бедным и получил сильное, полезное впечатлен[ие]. Итак:

1) О жизни «я», 2) о разуме, 3) о связи со всем. (Не то.)

[1)] Жизнь, какую я сознаю, никак не есть жизнь моего «я». Я иллюзия, нужная для этой жизни, но иллюзия — как бы леса, подмостки, орудие для работы, но не в нем сама работа. Напротив, перенесение интереса на него — на «я» — губит, останавливает работу. А работа не только нужная, хорошая, но радостная. В чем она? До конца не дано знать нам, но отчасти, насколько нужно, видно. Та работа настоящая, в к[оторой] делаешь то, что нужно, но не для тебя. (Было очень хорошо утром в мыслях, а теперь не то.)

2) Разум, к[отор]ому мы приписываем такое решающее, высшее значение, для истинной жизни не имеет не только такого важного значения, но не имеет никакого. Он нужен только для жизни «я». Он только здесь, среди людей имеет такую важность, обязательность, но если представить себе жизнь после смерти, то не только можно ее представить себе без руководительства разума, но должно представить ее таковою. Там будет другое руководительство занимать то место, к[отор]ое здесь занимает разум.

3) (Я вспомнил теперь; это б[ыло] о времени.) Рассуждая о том, что будет после смерти, мы рассуждаем о том, о чем не можем рассуждать: рассуждаем временно, т. е. с участием времени, о том состоянии, к[отор]ое будет вне времени. Время ведь есть только, также и пространство, форма нашей жизни. А мы из нее уйдем. Как же тогда время.

4) Даже в этой жизни есть нечто в нашей деятельности невременное и непространственное, и оно-то и самое нужное, важное и благотворное. А мы так привыкли к времени и пространству, ч[то] при представлении о загробной жизни переносим их туда.

Времени нет. Есть моя жизнь. А она только написана на времени. Есть сочинение, а нет строк, букв. Оно написано только посредством строк и букв. И то, что хорошее сочинение написано строками и буквами, никак не доказывает того, что дальнейшие строки и буквы книги будут продолжать сочинение или составят подобное же сочинение.

5) (В подлиннике запись ошибочно помечена цифрою 4) Время и пространство и вещество-обман, и мое я -обман (не обман, а фикция, мечта), а жизнь есть и не обман мое участие в ней, в не скажу вечной, но вневременной, внепространственной жизни. И то, что я не «буду» жить в теле после смерти и что не будет мое «я», не только не уменьшает мою веру в загробную жизнь, но непоколебимо утверждает ее. То, что я называю и сознаю своим «я», есть вневременное, одно истинно существующее, — есть — не могу сказать: часть, п[отому] ч[то] в части есть понятие пространства и вещества, но есть сама жизнь. — Надо бы яснее, да не осилю.

4 Фев. 1909. Я. П.

Вчера б[ыл] оч[ень] плох физически. Ничего не делал. Боролся с недобр[ыми] чувствами. Читал Арц[ыбашева]. Талантлив, но та же неблаговоспитанная литературная небрежность, в особенности в описаниях природы. Маленькие и большие таланты, от Пушкина и Гоголя, работают: «Ах, не ладно, как бы лучше». Нынешние: «Э! не стоит, и так сойдет».

У Арц[ыбашева] не только талант, но и мысли; к несчастью, зная всё неточное, легкомысленное, что думано о вопросах в жизни, они все, и он тоже, поразительные невежды во всем том, что сделано великими мыслителями прошедшего. Они часто с сознанием своей великой смелости и мудрости позволяют себе по-своему оч[ень] слабо усумниться в том, что исповедуется всеми в их кругу, и не знают того, что не только их сомнения, но всё то, ч[то] вытекает из их сомнений, давно передумано и уяснено, так ч[то] в этих вопросах уже нет подлежащей открытию Америки. Но всё-таки у Арцыб[ашева] работает — и самобытно — мысль, чего нет ни у Горьк[ого], ни у Андреева. Простой талант без содержания у Куприна; у Арц[ыбашева] и талант и содержание. Но всё-таки они несравненно выше Анд[реева] и Горьк[ого], особенно Арц[ыбашев]. Рассказ Кровь — прекрасно. Хорош и Гололоб[ов]. Куприян страдает небрежностью описаний того, чего не знает авт[ор].

Ну, довольно об этом.

Приезжал вчера из Р[усского] Сл[ова] об архиерее, я продиктовал, нынче коректура. Отослал. Подписал письмо старообрядцу. Интересные письма, особенно одно о неверии в народе.

1). По ощущению того, как это неприятно терпеть, понял — смешно сказать: в 80 лет — то, что не надо говорить с другими о том, ч[то] тебя занимает, а ловить то, ч[то] их занимает, и об этом говорить, если есть что.