Уже совершенно рассвело, когда на нас выскочил из села легковой автомобиль, но с такой быстротой повернул назад, что мы не могли его взять. Десять казаков были посланы его преследовать. Около самого села автомобиль остановился, два человека выскочили и спрятались в каком-то доме. Это оказались (как потом выяснилось) комиссар Плетнев и его секретарь-австриец. Окруженные нашими частями, из села никто не ушел, и весь батальон со своими начальниками и комиссаром были взяты в плен.
Того же дня, до обеда, полковником Шкуро был назначен полевой суд, который постановил весь батальон расстрелять. После обеда, часов в шесть вечера, был собран казачий круг. Шкуро много говорил о лихости казаков и сообщил, что все пленные приговорены к смертной казни. Он просил казаков отменить смертную казнь всем, кроме комиссара и секретаря, и советовался, что делать дальше с пленными.
Круг ему ответил, чтобы он сам решил, что с ними делать. Тогда полковник Шкуро обращается к пленным и говорит им: «Вы слышали, что решил казачий круг?» Пленные молчали, не верили ему и решению казачьего круга. Далее Шкуро говорит, что «круг вам простил и дает полную свободу, идите куда хотите, если кто пожелает к нам в отряд — ваша личная воля».
Два шофера ушли в Красную армию, а через семь дней прибыли к нам на большом грузовике и привезли много патронов и два исправных пулемета Максима. Остальные пленные той же ночью ушли по домам.
Весь день и ночь мы оставались в селе Кугульта, были на хуторах Хлебных и постепенно продвигались на село Донское. В нем к нашему отряду присоединились 800 молодых солдат и, кроме того, из Лабинского отдела пришел полк пяти с половиной сотенного состава с офицерами. Командиром полка был назначен я. Казаки были все молодые, кроме урядников, полк еще не участвовал в боях.
В июле мы находились в Ставропольской губернии и постепенно ликвидировали в тылу противника все его небольшие отряды.
Перед нами оказался очень глубокий лесистый овраг, и красные в некоторых местах уже появились на нашей стороне. Я приказал коноводам подать коней на позиции и спешно посадил на коней две сотни, состоящие в резерве. Оставив вместо себя одного сотенного командира и приказав ему двигаться вслед за первым дивизионом, мы перешли в контратаку.
Противником, наступающим на нас, были мобилизованные красными казаки. На левом фланге нашей лавы проходила тропа через овраг, и по этой тропе я повел на рысях весь полк. Следую впереди сам, по всему фронту гремело «ура!». Шашка была у меня в руке, но затем вложил ее в ножны, — овраг с противоположной стороны был очень крутой. Двигались быстрым шагом, сначала рядами, а потом в один конь. Лес постепенно перешел в сплошные кусты, и здесь, на тропе при спуске вниз, стоял огромного роста солдат с винтовкой в руках и целился в меня.
Я ему крикнул: «Не смей стрелять!» Он опустил винтовку, но потом во второй раз прицелился, уже его штык касался головы моего коня. Опять крикнул ему «не стрелять!», солдат опустил винтовку и поднял руки вверх. Я сказал: «Ты дал мне жизнь, вот и я тебе дам, стань около меня». За мной следовал командир 1-й сотни, люди быстро выскакивали на ровное место. Влево от нас оставалась еще цепь противника, но она уже сдавалась, не успев скрыться в лесу.
Первую группу казаков повел в атаку командир 1-й сотни, вторую группу адъютант полка, а всех остальных вел я сам. Остались 10 человек — собрать пленных, и один бомбомет. С налета я занимаю село Татарка, берем там два тяжелых автомобиля: на одном два пулемета, а на втором — орудие.
Мы были отрезаны от своих частей. Я бросил две сотни на прорыв, но казаки были молодые и не смогли выполнить задачу. Я не решился делать второй прорыв, чтобы не погубить весь полк, и быстро оставил Татарку. По руслу двинулся к Кубани, обошел Сенгелеевское озеро и на второй день к двум часам ночи подошел с западной стороны к Ставрополю.