Дневники Клеопатры. Восхождение царицы

Я находилась в таком состоянии, что говорить почти не могла, лишь сделала глубокий вздох и пролепетала:

— Удовольствия желательно растягивать, а вот боль пусть проходит побыстрее. Правда, память переиначивает наши чувства на свой лад. Когда мы оглядываемся, все радости предстают скоротечными, боль же кажется слишком долгой.

Я не увидела, но ощутила в темноте пристальный, устремленный на меня взгляд Цезаря.

— Клянусь тебе, — молвил он, — дней, проведенных с тобой, я не забуду никогда. Может быть, память и обратит их в прекрасные мгновения, но они не сотрутся из нее вовеки.

Мне показалось, что над нами нависла холодная мрачная тень.

— Какие печальные слова! — воскликнула я. — Вечно со мной так: не желая того, навела тебя на грустные размышления. — Я нервно соскочила с кровати и нащупала лампу, чтобы зажечь ее. — Нужно сейчас же выпить вина с пряностями, оно отгонит дурные мысли.

Я зажгла лампу и в ее слабом свете бросила взгляд на Цезаря — он распростерся на постели, обернувшись в простыню. Столбики балдахина с раздвинутыми занавесями как бы заключали его в рамку.

При смутном освещении он казался бронзовой статуей, а суровое выражение его лица на миг заставило меня и вправду подумать: уж не превратился ли он в изваяние? Потом он рассмеялся и протянул руку за вином, которое я налила в драгоценную чашу из оникса.

Царская ладья двигалась по Нилу. Из павильона на верхней палубе мы наблюдали за тем, как проплывали мимо окрестности — разлапистые пальмы, глинобитные дома с плоскими крышами, скрипевшие водяные колеса и сочная зелень полей. Жители прибрежных деревень издалека замечали наши наполненные ветром паруса, выбегали к реке и с любопытством провожали нас взглядами.

— Самая богатая страна на свете, — сказал Цезарь, прикрывая ладонью глаза от солнца. — Где еще можно видеть такие бесконечные зеленые поля, рождающие зерно для множества земель?

Я не могла понять, что звучит в его голосе, восхищение или зависть, и снова почувствовала укол страха.

— Рядом с этим великолепием Италия с ее низкими холмами да чахлыми сосенками кажется бедной, а про скудную каменистую Грецию и говорить нечего. Недаром греки расселились по всему миру.

— Увы, — вздохнула я, — наша земля плодородна лишь рядом с Нилом, большая же часть Египта представляет собой пустыню. Ты ее еще увидишь. Наша страна — узкая полоска зелени рядом с морем жарких песков.

— Возможно, и узкая, — возразил Цезарь, — но длинная. Шестьсот миль садов и полей.

— Завтра мы будем у пирамид, — сказала я. — И я покажу тебе Сфинкса.

— Ты уже показала мне Сфинкса, — сказал он. — Ты и есть Сфинкс.

— Сфинкс — это воплощенная тайна, — не согласилась я. — А я вполне постижима. Какая во мне загадка?

— А знает ли Сфинкс, что он собой представляет? — спросил Цезарь. — Думаю, нет. Вот и ты являешь собой воплощенную тайну, хотя сама этого не осознаешь. Я знаю о тебе меньше, чем о любом другом знакомом человеке, хотя провожу с тобой больше времени, чем с кем бы то ни было.

— Уверяю тебя, во мне нет никаких тайн!

— Никто не тайна для себя, — сказал Цезарь. — Но чего ты хочешь на самом деле, кто ты на самом деле — для меня это тайна.

Поначалу его слова показались мне нелепостью. О чем он? Я лишь хотела быть с ним, хотела быть любимой им. Хотела вступить с ним в союз — политический? военный? брачный?

И тут, о Исида, я поняла, что и сама точно не знала, чего хочу. Вернее, я знала, но не могла пока сформулировать, ибо это было нечто новое. Новый союз. Может быть, новая держава, соединяющая Восток и Запад, к чему когда-то стремился Александр. Правда, мечта Александра умерла вместе с ним… Если она возродится, то уже в ином виде — обновленная, приспособленная для мира и человечества с учетом всех изменений, произошедших за триста лет.

— У тебя задумчивый вид, — заметил Цезарь. — О чем ты размышляешь?

— Об Александре…

— Странно. Я тоже о нем думаю. Должно быть, дело в твоей стране. Египет неизбежно наводит на мысли об Александре. Здесь он отправился к оракулу и узнал, что он сын Амона.

— А ты и есть Амон, — сказала я со смехом.

Он тоже рассмеялся.

— Получается, я отец Александра!

— Нет, но твой ребенок может быть…

Он быстро приложил палец к моим губам и остановил меня на середине фразы, не дав договорить.

— Нет! Ни слова о нем! Неужели ты хочешь навлечь гнев завистливых богов? Нет!

Он выглядел рассерженным.

— Перед нашим отплытием, — заговорил Цезарь, — я посетил гробницу Александра. Мне захотелось увидеть его. Давным-давно, когда я воевал в Испании и мне было всего сорок, я увидел статую Александра и вдруг понял: мне на семь лет больше, чем он прожил на свете. Подумать только, он завоевал весь мир и умер, я же, прожив на свете на семь лет дольше, не совершил ничего, достойного памяти! Это осознание изменило меня, я стал другим. Теперь же я пришел к его гробнице. Он лежит там в золотой броне, со щитом, скованный смертью и негодующий (я видел гнев на его лице), и я с полным правом сказал ему: «После того дня в Испании я свершил многое, но не сделал одного — не завершил твоих завоеваний».