Дневники Льва Толстого

Теперь. На верхнем этаже всех связей – связь этих связей, «живая связь человеческой души», «связь в живом сознании». «Душевная жизнь есть связь» (22). Через Дильтея здесь говорит европейская тысячелетняя традиция. Не в том дело, что он добросовестный, не скептик и не нигилист: Ницше говорит свои ужасные вещи из того же теплого дома. Иначе, мне кажется, говорила бы философия майя, и у нас русских связь привыкли искать не в душе, а в теле и земле.

Сказать «душевная жизнь есть связь» – укорененный в европейских традициях личный поступок Вильгельма Дильтея, берущего на себя обещание, что наука, построенная на психологии, и психология, исходящая из связности жизни, будет работать на продолжение успешного предприятия этой культуры. Это поступок и нравственное требование от уверенности, что Европа, школа личности, традиция духовности, язык культуры и воля продолжат Европу. Но это значит: нет связи без участия всего существа – чьего?

Вот этого, волящего, говорящего, надвигающегося: инициатора. Архе, начало, принцип, власть: человек?

И если в естественных науках эта воля не ставится под вопрос, то в Geisteswissenschaften ставится?

Едва ли. И там и там мы поставлены перед фактом, нам диктуют. Диктует воля? Ее не хватит для постоянства. Страсть? Она надежна, пока длится.

Вспомним конец «Государства» Платона. Диктует любовь обещающая. Но ведь не себе обещающая – а красоте, драгоценности, тому, что прелестно и захватывает. «Это вот моё». Захватывает свое, родное, собственное. В его интимную тайну всё тонет.

С этой точки зрения разница между естественными и духовными науками только та, что будет остановка в углублении в интимность или нет. Гейзенберг: остановка. Выход в загадочную красоту природы, но надо остаться при формуле. Хотя он видит, что возможен откат – как в средние века – от физики-математики, к другому проникновению к тайне.

Связь в традиции философии – любовь (Николай Кузанский). Это продолжает жить у Дильтея. «Лежащая в основе наук о духе связь» – это любовь как страстная захваченность влекущей красотой своего. Она и есть жизнь жизни. Теперь скажем, что та же интуиция у Толстого. Здесь германская и русская мысли в главном вместе.

Не остановить себя приказом на полдороге— или чужим требованием, не своим – будь то императив объективности, тем более объектности.

А дильтеевское различение? Наука естественную связь в своем живом сознании переносит на предмет, наука о духе вглядывается в саму эту связь. Но чем? Опять ею же. Разница опять только между ограниченным и нет, между неотмеченным и отмеченным – но велика ли эта разница?! Снова дильтеевское различение не между предметами, а между степенями зоркости, т. е. различение между Naturwissenschaften и Geisteswissenschaften методическое.

Два тона мы можем слышать одновременно, два цвета – никогда. Но ведь это (25) потому что музыка вообще в переходе, в интервале, от тона к тону – время ни при чём здесь! Музыка занята переходами тонов.

Erlebnis – вовсе не минутное состояние, не эстетика. Имеется в виду именно включенность в жизнь, отмеченный, замеченный ее момент: интенсивность жизни. Когда она начинает светить, быть светом (свiтом). Но тогда вопрос: отмеченный чем? Самой жизнью, Erlebnis ее образование. Связь-любовь как середина жизни. Она сама себя высвечивает там, где смотрит: обращает внимание на свой глаз (27).

Раньше всякого познания эта вспышка жизни как связи, любви (увлечения) обещающей, которая хочет себя закрепить, обеспечивает собой, гарантирует. Она может-умеет обеспечивать, гарантировать. Показать – увидеть (там же).

Вопрос: есть ли другие переживания кроме связи? Сначала она, в ней, от нее всё. Так она – бытие? Да: бытие как обещающее увлечение, привязанность к своему, желающая продолжения, сохранения того, что увлекает, в конечном счете всего, мира (28).

Начинаем всё с бóльшим сомнением смотреть на принцип различения наук. Если он проводится, он ограничит Geisteswissenschaften априорной задачей быть другими чем, и т. д. Заражение методами наук, признанных в своем праве, неизбежно. Например, требование (29) «системы». Ах, если бы свое, одно способное хранить связь, было системой.

Великий замысел, опереться в науке на (28) жизнь, данность связи – и одновременно разгадать (29) тайну! Ему мало (там же) интуиции, но дано ли что большее? От этой научной самонадеянности еще будет страдать Гуссерль, пока его не осадит-озадачит Хайдеггер, показавший переменой тона философствования тупик научной философии. – Но у Толстого тон с самого начала не академический системный.

Хранение своего становится злым (зелым), яростным от встречи со злом, они пара, жажда хранения и зло – так является абсолют, принцип: от встречи со злом (35). – На том же уровне первобытного инстинкт вообще жесткого.

Связь = целость, «исходящий изнутри синтез» (55).

Весь (!) душевный склад участвует в переживании. В переживании дана связь, а чувства дают только пестроту (59).