Дневники Льва Толстого

[28 октября. Оптина пустынь] С 27–28 произошел тот толчок {!}, который заставил предпринять {не надо говорить что, 100 раз сказано, о чем другом еще говорилось}. И вот я в Оптиной вечером 28 (<там же>).

Якобы произошло чего никогда не было, «толчок». Какой в принципе мог быть толчок к уходу, если два дня назад было решено пройти через всё, через любые толчки. Записано в том же тайном дневнике, совсем рядом; Толстой скорее, сообщая о «толчке», видел это свое позавчерашнее:

26 октября [1910] Всё больше и больше тягощусь этой жизнью {слышали}. Мария Александровна не велит уезжать, да и мне совесть {!} не дает. Терпеть ее, терпеть, не изменяя положения внешнего, но работая над внутренним. Помоги Господи (<там же>).

Это значит: наяву Толстой уйти не мог, он ушел как-то до сознания, во сне. Эта его захваченность женским капризом перешла с сознания в сон, конкретно кошмар:

[27.10.1910] 25-го октября {это на другой день после записи, помеченной «26 октября» самим же пишущим}. Всю ночь видел мою тяжелую борьбу с ней. Проснусь, засну, и опять то же <там же>.

И теперь что был за толчок. Он пришел не оттуда, где обсуждался десятилетиями и решался — не решался уход, а поднялось вдруг, толчок был изнутри.

28 октября [1910]. [Оптина пустынь.]

И днем и ночью все мои движения, слова должны быть известны ей и быть под ее контролем. Опять шаги, осторожно отпирание двери, и она проходит. Не знаю отчего {!}, это вызвало во мне неудержимое отвращение, возмущение. Хотел заснуть, не могу, поворочался около часа, зажег свечу и сел. Отворяет дверь и входит Софья Андреевна, спрашивая «о здоровье», и удивляясь на свет у меня, который она видит у меня. Отвращение и возмущение растет, задыхаюсь, считаю пульс: 97. Не могу лежать и вдруг {!} принимаю окончательное решение уехать <там же>.

И о том же, в какой плоскости, на каком уровне уход — «удирать надо» в предсмертном бреду.

Одобрения, неодобрения. Сын Сергей (ПСС 58, с. 574): «Я думаю, что мама нервно больна, во многом невменяема […] Положение было безвыходное, и я думаю, что ты избрал настоящий выход».

Мог не расстаться? Могло продолжаться как десятилетия? Еще бы. Конечно. Что произошло? Уход Толстого в область «вдруг». Там его неизвестный ему голос продиктовал, велел уйти: велит отдалиться, расстояния. Что, этот голос, его раньше не было?

Посмотрим. Ему 19-й год. Ранний дневник:

17 марта [1847]. [Казань.] […] Целое […] может убить часть. Для этого образуй свой разум так, чтобы он был сообразен с целым, с источником всего, а не с частью, с о[бщест]вом людей; тогда твой разум сольется в одно с этим целым, и тогда о[бщест]во, как часть, не будет иметь влияния на тебя (<ПСС, т. 46>).

Он не ушел, а вернулся: к дистанции, к там. Не принял общества ради целого. То же загадочное расстояние.

Как бегство от следствия, из тюрьмы, из лагеря. Не принять его условий, даже ценой смерти.