Дневники Пирамиды

Я, теперь умудрённый первоклассными учителями и неординарным опытом, по-прежнему плохо понимал тайны семейных сцен и запутанные интриги родителей супругов, ведущих непрестанную борьбу за своих, как им кажется, неверно воспитанных детей. Зато я отлично владел математическим аппаратом, призванным описывать и предсказывать поведение целых сообществ и стран.

Семён же был человеком земным, и куда хуже меня разбирался в математических методах социологии и экономики, но прекрасно ориентировался в наборе сложных и противоречивых отношений между отдельными индивидами. И хотя индивиды эти порой доводили его до белого каления, он, как истинный боец «Ордена Святого Князя», молча выносил все перипетии судьбы.

Он говорил примерно так: Жизнь наша состоит из трудностей и их преодоления. Нет трудностей — нет и жизни. Вот в чём вся штука, брат. А ты говоришь — думай о хорошем! Думать о хорошем — это думать о вечном. И к реальной жизни это не имеет ни малейшего отношения, увы.

Ещё он говорил, что любовь строится на доверии и живёт постольку, поскольку это доверие существует. Доверие между Семёном и его новой женой, видимо, стремительно угасало, поскольку всё чаще он ходил угрюмый и молчаливый, а жена его приобрела моду звонить периодически Юрию Даниловичу и справляться о местонахождении Семёна. Иначе говоря — проверяла. То есть не доверяла.

Я видел, сколь трудно ему даётся такое положение, но посоветовать ничего не мог. Или уже не хотел.

Каждый раз, когда мы с ним пересекались, выкроив полчаса на чашку кофе, он принимался рассказывать мне о своих переживаниях, и моя судьба для него была даже не на втором плане.

Летом 201х-го, как раз когда весь Московский сектор гудел, поставленный на уши Юрием Даниловичем ввиду подготовки к будущим войнам Африки и новым экономическим потрясениям, и, наконец, когда такие оперативные бойцы, как Семён, были на вес золота, друг мой умудрился окончательно впасть в немилость своей жёнушки, а вернее всего, её матери.

— Ты представляешь? — говорил он, размахивая руками, — эта дура умудрилась разбить очередной телефон!

Я без зазрения совести перебивал его.

— Постой, ты о ком?

— Что? — спрашивал он, внезапно останавливаясь.

— Дура — это кто? — уточнял я лениво.

— Ну… мать её, кто же ещё!

Я кивал и слушал дальше.

— «Сенечка, ты не мог бы купить новый?», — передразнивал он тёщу, скрипя голосом и силясь подражать её интонациям.

Меня начинал разбирать смех.

— Я бы купил, — продолжал он, — мне что — жалко? Нет! Но когда она уже третий аппарат за месяц раскокала своими кривыми руками, это куда годится? А?

Я вынужденно признавал, едва не прыская со смеху, что это и впрямь никуда не годилось.

— Нет, эти родственники хуже соседей! — продолжал он строить умозаключения. — Если среди соседей просто друзей быть не может, так среди родственников обязательно найдутся враги! И первый из них — это её мать, так-перетак!

На нас стали оглядываться сидящие неподалёку люди, и я поспешил сделать ему знак — послал в сознание пирамидку.

— Тьфу ты, — сказал он громко, но было видно, что злость его уже стихала, — опять эти твои штуки.

Мы помолчали.

— Ты меня извини, Ваня, но так хочется послать всех вас подальше, особенно этого, — он поднял указательный палец вверх.

Я кивнул и продолжил молча ждать.

Семён постучал пальцами по столу, успокаиваясь, посмотрел по сторонам, допил свой кофе и сказал.

— Знаешь, давно известно, что семья и наука — две несовместимые вещи. И не только наука. Любое искусство, любая деятельность, требующая концентрации и полной самоотдачи, будь то написание книги или исследования древнеегипетских находок. Ну, никак ты не сможешь одновременно погружаться в тонкости интриг придворных Аменхотепа и при этом постоянно отвечать на упрёки в том, что ты вовремя не вынес мусор, не купил новый телефон или не отвёз тёщу на дачу прошлым летом!

— Родственники, — продолжал мой друг, — вот кто делает нас примитами, Ваня! Страшно сказать, но я уже разучился толком отводить глаза женщинам! А почему? А потому что боюсь! Боюсь постоянно, что моя благоверная заподозрит меня в чем-то и устроит скандал. Или поплачется тёще, что ещё хуже, потому что тогда они начнут изводить меня вдвоём. Какая тут Пирамида с её идеалами знания. Смешно!