Дневники русских писателей XIX века: исследование

Однако уже в этот период намечается тенденция к типизации отдельных характеров и групп. Правда, по своему уровню она ограничивается внешними, этнографическими признаками и напоминает типы «физиологического очерка» 1840-х годов: типы поселенца, аборигена-туземца (остяка); отчаянного (спиртоноса); ямщика, писаря, якутского крестьянина. Но уже ранний нижегородский дневник дает образчики полноценных, почти художественных типов, в которых чисто внешние признаки служат выразителями общезначимых свойств: «<…> Я выхожу в переднюю. Там снимает калоши старик довольно высокого роста, с серо-желтой бородой; он в штатском сюртуке, но на гвозде висит его пальто со светлыми пуговицами и генеральской выпушкой. Под мышкой портфель, который мне сразу объясняет цель его прихода» (т. 1, с. 104) – тип неудачного литератора из отставных военных.

Приобретенный в «большой» литературе опыт позволил Короленко в дневнике 1890-х годов проникать глубже в сущность человеческих типов. Внешние признаки в характеристиках постепенно утрачивают ведущую роль, и типическое просматривается уже в характере деятельности человека. Особенно это относится к людям просвещенной среды. Громадный прогресс, которого достиг Короленко в области типизации, можно увидеть из сопоставления двух записей, сделанных с интервалом в 5 лет: «25 января <1888 г> Молодой человек с землистым цветом лица, с глазами, которые глядят из каких-то черных кругов <…> Лицо нервно подергивается, и вместе с тем видно что-то экстатическое. От него пахнет водкой и сильно отзывается достоевщиной. Видно, что с ним происходит действительно нечто ужасное, что этот ужас распознается во всех мелочах его жизни, глядит из каждого пустяка <…> Человеческий характер есть нечто в высшей степени сложное <…> переложит природа одной какой-нибудь добродетели и не доложит чего-нибудь другого <…> смотришь, готов психопат или сумасшедший» (т. 1, с. 109, 114); «12 апреля <1893 г.> <…> я невольно увлекся в сторону типической фигуры молодого профессора <3верева>, потому именно, что эта фигура в высокой степени характерная. Вырастая на рубеже двух хотяинцевских настроений – между красными и белыми хотяинцевскими словами, – он приобрел удивительную способность этой двуцветности» (т. 1, с. 253).

Овладев методом типизации, представляющим собой сочетание особенного и всеобщего, Короленко создает в дневнике 90-х годов ряд блестящих социально-психологических типов русской провинции. Своеобразие этой литературной галереи заключается в том, что в ней представлены типические явления, не известные столице и сохранившиеся в более или менее первобытном их виде. Такие явления были открытием Короленко даже с точки зрения «большой» литературы, куда они, к сожалению, так и не попали по тем или иным причинам. Застойная провинциальная среда сумела сохранить, законсервировать на какое-то время только ей свойственные нравы и характеры, а Короленко запечатлел их с присущей ему долей иронии или сарказма.

К подобным типам относятся «золоторотец» (Макаров), «человек из времени лорис-меликовской «диктатуры сердца» («гасконец» Бильбасов), «гражданин в «чисто русском стиле» (Зарубин), «протестант» (Жарков) и ряд других ярких образов провинциальных оригиналов. Наряду с образом местного помпадура – нижегородского губернатора Баранова – все они составляют своего рода протосюжеты из жизни российской глубинки конца века («повесть из нашего русского и специально областного «Конца XIX века», по выражению писателя).

Идя по пути широкого обобщения явлений и характеров, Короленко использует в дневнике и другие приемы типизации. К ним можно отнести такой повторяющийся способ, как изображение судьбы самобытного человека, сломанного обстоятельствами и вовлеченного в избитую жизненную колею. В этом случае тип формируется не путем естественного срастания природных задатков личности и условий среды, а, напротив, методом вынужденного изменения, ломки первоначальных идеалов и потенций характера. О таких людях Короленко часто пишет не в одной-единственной записи, а пытается проследить их судьбу на протяжении длительного отрезка времени, периодически возвращаясь к их жизненным обстоятельствам. Так подробно он интересовался судьбой девушки Г-рини в записях под 7 и 19 октября 1888 года. Подводя черту под ее несостоявшейся жизнью, Короленко писал: «Прошло три года – и бедная девушка вынесла на себе весь этот печальный, избитый силлогизм русской жизни, показывающий с такой осязательностью, почему у нас невозможна широкая, полная, увлекательная деятельность» (т. 3, с. 137). Гнет обстоятельств, заедающей «среды» над стремлениями личности и вызванная этим гнетом гибель надежд как типическая русская история изображается Короленко на примере судьбы Федоровского: «Таких примеров можно насчитать сотни. Я не знаю, что сталось с этим Федоровским, но впоследствии, скитаясь по разным отдаленным местам, встречал много таких Федоровских» (т. 4, с. 119–120).