Дневники русских писателей XIX века: исследование

Все названные приемы можно назвать конструктивными, потому что с их помощью автор создает образ самостоятельно – либо посредством личного общения, либо по сумме поступков и дел человека. Другая группа образов создана репродуктивным приемом: автор воспроизводит в книжке бытующую в данной среде легенду о том или ином человеке. Для Вяземского в таких случаях главным является не то, насколько истинна легенда, а степень доверия к тому, кто ее распространяет. Иногда образ создается стоустой молвой либо представляет собой типичный анекдот. Тем не менее в книжке он фигурирует на равных правах с «реалистическим» образом. G эстетической точки зрения «легендарный» или «анекдотичный» образ имеет преимущество перед «реалистическим», так как содержит в себе богатое художественно-выразительное начало: «Киселев говорит о Вронченко: это Каратыгин нашей министерской труппы. – В прениях Совета и Комитета министров он ужасно размахивает руками, хватается за парик» (14.11.45); «Адмирал Рикорд говорит о смерти Полевого: лучше бы умерло двадцать человек братьев генералов. Государь одним приказом мог бы пополнить убылые места, но назначения таких людей, как Полевой, делаются свыше» (28.02.46).

Особое место в системе образов дневника занимает авторский. В классическом дневнике он строится не только методом самовыражения. Присутствие автора в описываемом событии или его отношение к таковому тоже является способом авторской характеристики.

В своих книжках Вяземский постоянно меняет облик, представая перед читателем то в «полный рост», то прячась за афоризмом или философской максимой, то «замещая» себя собственными стихами. Такая многоликость сродни жанровому содержанию произведения. Образ автора в его разнородных проявлениях предстает перед нами личностью непостоянной и самокритичной, любознательной и общительной, импульсивной и раздражительной.

Две меткие автохарактеристики, помеченные 1829 и 1846 гг., довольно ярко показывают особенности «натуры» писателя, которые повлияли на манеру ведения его записок. Противоречия между намерениями и исполнением, природным складом и жизненной прозой стали причиной не только личных и служебных неурядиц – они предопределили расхождение между планом и жанрово-стилевой эмпирией произведения: «У меня много решимости в предначертании плана, но в самую минуту эту чувствую, что не достает сил, чтобы поддержать исполнение оного» (3.10.29); «Что дано мне от природы – в службе моей подавлено <…> Знать, так мне на роду написано <…>» (28.10.46).

Типологию своих книжек Вяземский определил в записи под 22 сентября 1830 г.: «Когда решишься быть поэтом событий, а не соображений, то нечего робеть и жеманиться» (с. 215). Мир внешних явлений преобладает у Вяземского над фактами душевной жизни. Однако эта пропорция заметно отличается от экстравертивных дневников других авторов. Необычная внутренняя динамика записок попеременно выводит на передний план то внешние явления («события»), то внутренние («соображения»). Неуравновешенный характер, холерический темперамент автора вычерчивают осциллирующую типологическую кривую в книжках. Если у ряда писателей (А. Тургенев, Никитенко, Дружинин) переход к изображению внешних событий после нескольких лет подробного воссоздания душевной жизни был вызван возрастными причинами, то у Вяземского типологическая динамика не зависит от смены возраста. Она имеет хронический характер. Тем не менее количественно «внешнее» преобладает над «внутренним» в силу неистощимого интереса автора к миру. Любопытство то и дело заставляет Вяземского отвлекаться от сосредоточенности на своих мыслях. Меняющаяся картина мира для него гораздо интереснее бурлящей, но ограниченной пределами сознания мысли. В этом кроется еще одна причина того, что автор «Русского бога» вел параллельно несколько книжек: такая метода позволяла распределять «внешний» и «внутренний» материал в зависимости от смены объекта внимания автора.

Жанровое содержание книжек едва ли поддается точному определению и рубрикации в соответствии с устоявшейся традицией. Сам поэт в письме к П. Бартеневу от 6 апреля 1873 г. не смог подобрать более или менее приемлемого названия своему детищу: «Вот вам тяжеловесное приношение <…> Можете рассматривать заметки, как угодно <…> Этот фейерверочный букет, кажется, довольно удачен <…>» (с. 348)[28].

Подобное высказывание было не просто констатацией относительности жанровых границ уже завершенного и подготовленного к печати произведения. Здесь Вяземский исходил из принципиальных соображений эстетического характера. Как литературный старовер он все еще считал (будучи солидарен в этом мнении с Белинским периода «Литературных мечтаний»), что у нас нет литературы и что ее появлению должен предшествовать период накопления фактического материала. В восьмой книжке он писал: «<…> мы можем собирать одни материалы, а выводить результаты еще рано».