Никогда не было так тяжко, как сегодня. Церковь отделится, в Oriental Bank’e девять с половиной тысяч долларов лопнуло. Что за несчастие! Главное — опереться не на кого. Анатолий, точно разобранная хата; притом явно клонит на сторону врагов. Сегодня говорит: «Написать бы в Синоя, чтоб прислали кого рассудить здесь». Это архиерея–то с мятежным попом судить! Да где же это видано? И как это в голову ему взбрело? «Советую им уяснить, чего они хотят», говорит, то есть хочет склонить их и дать им систему. В Синоя на месте подавить мятежников. Хотя куда! Никого я не боюсь, кроме Бога и своей совести, которая во всем за меня. Только вся эта мерзостная история такую боль, такую боль причиняет, что на свет не смотрел бы! Ужели долго это продолжится?
Никогда ни единым словом не останавливать, как доселе делал, Анатолия от уезда совсем из Японии. Этот человек больше вреден, чем полезен для Миссии: изменился до последней степени, слаб — японцы — враги Церкви, вертят им, и ни слова здравого совета от него, ни искры сочувствия, — гниль и вонь, больше ничего от сего человека; так пусть едет, как сам желает; содействовать уезду — ни на волос, останавливать — тем меньше.
Вчера сам отслужил всенощную, сегодня обедню — с половины шестого, так что классам не помешало. Певчие пришли почти сначала. Поздравляли ученики, но дал полторы сны только тайгакко. Обедали вчетвером: я, о. Анатолий, о. Георгий и Львовский.
О. Павел Ниицума пишет, что его не приняли в Никкава, Сиозава, Асикага, Сано; в первом месте чуть не побили, во втором — молча не приняли, в третьем — никто, в четвертом — П. Хосооя спрятался. Школа ему! Слава Богу — не унывает.
Тит Хангивара пришел спросить, что все это значит и чему следовать? Он хочет держаться Церкви и потому возмутителям не подчинился, молвя, — если выбирать между Епископом и Савабе, то он на первой стороне. — Значит, где горе, там и утешение. Это, верно, Святитель Николай послал для праздника.
Письмо окружное о немирцах и удалении от них что–то нейдет с рук. Уж не знак ли, что не нужно, не Воля Божия. Подожду. В самом деле, это было бы резкое разграничение и уже почти раскол.
Анатолий по слабости — мутит; был у Савабе — что вам нужно, мол? Тот с удовольствием принял его желание поговорить с пемирцами и обещал собрать их. Еще бы! Похоже на <…>ра. Впрочем, и Савабе как единственное желание высказывает, чтобы катихизаторская школа была преобразована, и в Тоокео большое место для проповеди открыть, хотя это — старые предметы, обещать, значит уступить. Победу будут праздновать. — Дать волю — сочинять проекты, но, в конце концов, и нельзя будет, хоть вы желали, осуществить, — ибо в окружном письме объявлено, если христиане не станут содержать катихизаторов, то Катихизаторская школа невозможна. Едва ли примут многих катихизаторов на содержание Церквей — стало быть, Катихизаторская школа ныне будет закрыта. — А хотят преобразовать — пусть на свой счет. Посмотрим, далеко ли уедут.
Бог сильнее, чем мы думаем, мы слабее, чем мы думаем. Не можем мы изменить человека, а как он сотворен Богом, так и стоит пред Ним; мы разве — жнем, над чем не трудились (Иоанн 4, 38), — и как досадуем, если не захватываем, что думали захватить в горсть! Но справедливо ли! Впустую себя мучаем. Вспомни Хора, Мори и прочих. То же будет и с Яцуки, Я. Ооцуки и прочими. А мы — должны светить, хотя и трудно иногда огонь извлекать из себя. Э-эх! Вообрази толпу везде, во всяком месте и во всякое время, — как ты ничтожен всегда и везде. А пред Богом ты можешь быть всем, или мал; пред людьми же всегда ничтожен. — Из–за чего же возмущаться? Не должно ли ровно идти определенным путем!
Твердо пускай будет! Если Павел Савабе искренне не раскается и не даст крепкого слова вперед так не безобразить, то на Соборе — его нет; на службе в будущем году — нет! Гордость и противление не должны ложиться в основу Церкви! Пройдет год–два — Савабе покается! А нет — его воля! Церковь может быть и без него, потому что Церковь не на Савабе, а на Христе!
Выбывших недавно противников на службу ни за что, никак, ни под каким видом не принимать, потому что они с Савабе во главе испорчены протестантством — эти уличные проповеди толпы, давно уже всосавшееся в них — протестантство. Странно, что доселе мне не пришло на мысль — погнать их. Но теперь уж никак не поддаваться на их просьбы — имеющие, конечно, последовать — принять их опять.
Но — олимпийское спокойствие во всем! Иначе — беда будет! Кажется, привык уже к спокойствию, почти истовому бесчувствию, — ужели прорвусь! Бесконечною глупостью и злом было бы?