Дневники св. Николая Японского. Том Ι

20 февраля 1880. Среда

Утром серьезный разговор с Дмитрием Дмитриевичем — о неисполнительности, отчасти вследствие вчерашнего совета о. Федора. Он заплакал. Мне очень стало жаль, видно, что человек способный на все, но вследствие непривычки придавать серьезное значение тому или другому попадается впросак, вопреки собственной натуре, созданной для дела верного и прямого. Дал обещание, что вперед подобные разговоры не будут иметь случаев повториться — Еще до прихода Дмитрия Дмитриевича, гуляя на новом кладбище, сделал визит о. Иосифу, который оказался еще спящим в девятом часу. — После отправился к Путятину, где и пробыл целый день. Там ужасная тревога по поводу неудачного сватовства чрез Ольгу Евфимовну молодого графа на Марию Васильчикову, вследствие настояний Евфимия Васильевича. Последний в отчаянии — два дня почти ничего не ел; все семейство в смущении. Графиня Ольга Евфимовна в постели. — Здесь же услышал о бывшем сегодня покушении на Лорис–Меликова; подробности не забудутся. Вернулся к десяти часам, так как Владыка Исидор сделал выговор за позднее возвращение из города.

21 февраля 1880. Четверг

В восемь часов, согласно вчерашнему обещанию, был Дмитрий Дмитриевич с переписанными письмами Митрополита Филарета к графу Путятину, попросил его отнести их к Федору Николаевичу. Отправился к Путятину, тоже согласно вчерашнему слову, хотя очень не хотелось, — был дождь. Ольга Евфимовна все еще в постели. — С княгиней Орбелиани, разговорившись, узнал, что она именно и была в плену у Шамиля, о чем я читал с таким интересом еще бывши семинаристом; рассказы ее о сыне, бывшем в плену грудным младенцем и ныне лихом гусаре, в высшей степени интересны. И княгиня сама показалась мне истинно примерною, идеальною матерью. — Граф сегодня совсем спокоен. — Был потом у Федора Николаевича, куда при мне же зашел и Дмитрий Дмитриевич. Мы ушли с Федором Николаевичем — он на лекцию в Морскую, я домой, а Дмитрий Дмитриевич остался, чтобы дождаться

Федора Николаевича. Дорогой завернул к Вольфу купить молитвенник, о котором такая реклама была в «Голосе», но оказался в сорок рублей — в папке; рисунки же не совсем понравились. — Дорогой оттуда столкнулся с И. П. [Иваном Петровичем] Корниловым, шедшим к А. Ф. [Афонасию Федоровичу] Бычкову в Публичную библиотеку; он пригласил меня с собою; пошли, но Бычкову, как по всему видно было, был недосуг, и я поспешил уйти, получив не совсем нравящееся приглашение И. П. в субботу к нему вечером. — Дома сходил в баню часу в шестом, и — есмь со всем недовольством своим собственным существованием. Утром, дорогой к графу, купил главные газеты, и там же, отчасти при помощи самого графа, перечитаны были все вчерашние новости о покушении на жизнь Лориса. Федора Николаевича нашел восхищающимся адресом Государственного Совета и недовольным адресом Сената. — Вернувшись к себе, нашел карточку Хидемару Маденокоодзи, уже в четвертый раз посещающего, при краткости знакомства. Поменьше бы Японии здесь, чтобы вполне предаться Японии в Японии! Помню, с каким неопределенно туманным радостным чувством, ибо туманна была сама погода, я оставлял Японию (Йокохаму — утром). Теперь я скучаю по Японии. Нужно, чтобы наскучался вполне, чтобы уже никогда не скучать в Японии.

22 февраля 1880. Пятница

Вчера вечером и сегодня утром прочитал принесенный вчера от Федора Николаевича роман его знакомой Долгиной: «Фиктивный брак». Роман читается легко и с интересом, хотя богат вымыслом или психологией. Долгины — две сестры; одна из них, младшая — сочинительница; обе уже в летах и не знают, что с собой делать. «А сколько таких у нас!» — говорит Федор Николаевич. — В полдень пришел Маденокоодзи, пообедали и собрались вместе быть у Коссовича в ближайшую среду. Он просил меня взять с собою в Японию одного русского мальчика, бывшего певчего в капелле, но что с ним делать там? О Рамчендере говорил, что он вовсе не пользуется пособием японского правительства и что с ним нельзя быть во всем откровенным, так как он уж слишком откровенен со всеми. — Пошел к графу Путятину. Ольга Евфимовна крайне расстроена была сегодняшним зрелищем провезенного по Кирочной и Надеждинской на казнь Младецкого (покушавшегося на жизнь Лорис–Меликова); его казнили повешеньем на Семеновском плацу. Евгений Евфимович показывал свою работу по гравировке, которою только что стал заниматься, голову серны и миниатюрный портрет Крылова. Скучно было и там, — тоска, точно змея, сосала сердце. Развлекла немного группа Собора и воспоминание о катихизаторах. Как бесцветна, как противна жизнь здесь без живого дела! Из–за чего держится? Все сочувствуют Миссии, и дело идет хорошо, но несносная формалистика тянет в бесконечность. Такова система! Хороша ли? — И сам–то сделаешься скучным, гадким, точно неживым.

23 февраля 1880. Суббота