Дневники св. Николая Японского. Том II

Был христианин из Оою, в Акита, Пантелеймон Суво, молодой образованный земледел (кончил гимназию и потом учился два года у Фукузава). Отец его помешался на чтении политико–экономических книг и административных вопросах; нелепейшие проекты строчил к министрам, даже и ко мне месяцев пять тому назад; кроме сей части, во всем здоров умственно, телесно же — точно «сумотори». Сын хотел было поместить его здесь в какой–либо госпиталь, но доктора отсоветовали, а велели лечить дома, так как помешательство очень слабое и невинное. Предпринято было путешествие из Оою отцем и сыном под предлогом посмотреть Парламент. К открытию Парламента они и поспешили и уже запаслись билетом на галерею слушать прения. Но Парламент третьего дня открыт, а вчера закрыт. Первым делом Нижней Палатой было выражение недоверия к Правительству, но лишь только оно было произнесено, как возвещен был императорский приказ распустить (Кай сансу [?]) парламент. Очень уж тревожит японских политиканов нынешнее занятие германцами порта в Китае, по поводу убийства двух немецких миссионеров, и собрание на зимовку в Порт–Артуре русских военных судов, и злятся они за это на своих администраторов, но сии–то чем же виноваты? Наговорили бы политиканы в Парламенте кучу вещей, которые еще больше скомпрометировали бы бессилие Японии помешать великим державам в их действиях здесь на востоке. Оттого благоразумно и закрыт Парламент; но жаль, что так скандалезно, — едва открыв рот.

15/27 декабря 1897. Понедельник.

Сегодня закончились экзамены в Семинарии, Катихизаторской школе и Женском училище; в первых двух экзамен по пению произведен без меня, в последней я был на Законе Божием: отвечали превосходно.

Во время экзаменов о. Петр Кано из Одавара прибыл и изъяснил следующее:

— Был я в Иокосука повидаться с братом, главным механиком, на одном военном судне; оттуда заехал сюда, чтобы сказать вот что: нынешние рождественские праздники я хочу провести не в Одавара, а в Касивакубо, с христианами Церквей в Идзу; для праздничного же богослужения в Одавара я попросил бы прислать туда другого священника; пусть бы у него пред праздником и исповедались те христиане, которые теперь не в ладу со мной и не хотят у меня исповедаться. Хорошо ли это?

Отлично вы придумали, — отвечал я, — так и поступите. Если вы сами разрешаете христианам вашей паствы поисповедаться у другого священника, то пусть так и будет; никто этому воспротивиться не может. Только сами и объявите христианам об этом. Соберите, по возможности, всех немирных ваших христиан и скажите им самую теплую и примирительную речь. Объявите, что вы нашли нужным служить в рождественские праздники, где еще никогда не служили в этот праздник, хотя там христиане тоже построили маленькую Церковь; но что вы не оставите их, христиан Одавара, без Божественной службы в столь великий праздник, а попросите у меня другого священника Одавара на эти дни; «пусть, кстати, христиане, не желающие у меня исповедаться, примирятся с Богом исповедию у сего священника; только пусть умирят свои души, чтобы совершилось таинство в пользу их душ, а не во вред им; простите меня, в чем я согрешил против вас; я же от всей души прощаю вас, в чем вы повинны предо мной, и, как ваш духовный отец, молю Бога только об одном, — о спасении душ ваших; так очистив души и примирившись с Господом чрез святые таинства, все вкупе радостно и торжественно встретите великий праздник богослужением» и так далее, — в таком роде держите речь им. Примите всякую предосторожность, чтобы христиане не подумали, что вы так действуете не по собственной инициативе, а по внушению извне. Вам нужно охранить достоинство священника — и для вас самих, и в интересах всей начинающейся Японской Церкви. Нехорошо будет, если христиане скажут между собою, — «вот, заявили мы, что не желаем исповедаться у своего священника, нам и дают другого»; легкомысленные христиане и в других Церквах могут повторить то же. — И прочее. И прочее.

Вечером, пред началом занятий по переводу, секретарь Нумабе говорит, что жена катихизатора в Оота, Петра Мисима, явилась и просит в долг тридцать ен и ежемесячной прибавки содержания. Зная неотвязчивость этой женщины, я согласился дать десять ен, без возврата, и больше ничего. Спустя десять минут, Нумабе пришел сказать, что она просит хоть на минуту повидаться, чтобы получить благословение. Я положил в пакет десять ен, отправился в канцелярию и там, передав ей и объяснив, что больше никак не могу, стал благословлять ее, чтобы уйти, но она — как и прежде уже было — схватила мою руку, и я никак не мог вырвать ее.

— Нумабе–сан, что же это? — вопиял я.

— Плена–сан, я говорил вам, что нельзя епископа хватать за руку, — оставьте, — убеждал Нумабе в свою очередь.

Но тщетно было: рука моя — точно в клещах.

— Так и быть, одну ену в месяц прибавлю. — Пустите!

— Три ены, иначе не отпущу, — упиралась она.

Я и Нумабе не знали, что делать; Давид у своего стола приостановился писать и смотрел, что будет.