Дневники св. Николая Японского. Том V

О. Петр Кавано пишет, что «исследовал он, почему катихизатор Павел Соно похоронил свою мать по–буддийски. Оказывается: у Соно было всего 50 сен, когда мать померла; родные же, буддисты, отказались расходоваться на погребение, если оно не будет буддийским; в этой крайности Соно и согласился». Соно солгал о. Петру; он телеграммой попросил свое содержание за двенадцатый месяц на погребение матери, и ему телеграммой же отправлено было немедленно 15 ен, в том числе 10 ен не в зачет ему, на погребение матери, и 5 ен из жалованья за двенадцатый месяц. Итак, средства на погребение матери по–христиански у него были. Но Соно, кроме того, что ложно оправдывает свой неблаговидный поступок, просит еще оставить его в качестве катихизатора в Кумамото, — сестра–де с детьми у него есть, о которой нужно позаботиться, и о. Петр просит исполнить эту его просьбу. Послано: 1. увольнение Павлу Соно от должности катихизатора за его непростительный для катихизатора поступок — погребение матери по–язычески. При этом приложено ему 5 ен — вторая половина жалованья его за двенадцатый месяц; 2. извещение о. Петру о сем, с наказом не просить больше за Соно, и с прописаньем, что Соно солгал ему. В Р. S. приписано, впрочем, что, если Соно раскается в своем проступке, и если поручит сестру с детьми родственникам, а сам будет свободен отправиться куда бы то ни было на проповедь, и если притом пожелает отправиться, то пусть о. Петр пришлет его в Токио для назначения его здесь на проповедь куда–нибудь на север, где бы не было никаких сведений о его языческом погребении матери, так как на Киусиу, где Церкви малые, он при своей испорченной репутации там, ни в каком случае не может быть оставлен на службе. Если согласится — деньги на дорогу до Токио будут высланы.

18 ноября/1 декабря 1900. Суббота.

В десятом часу утра, когда я, по обыкновению, весь погружен был в занятие переводом, говорят: «Русский консул в Хакодате», и подают карточку «Mathick de Hedenstrom», — самая приличная фамилия для русского консула! Выхожу и без церемонии прямо говорю: «Простите, я очень занят, вообще утра у меня всегда заняты — милости прошу после обеда, тогда буду очень рад».

Русский консул с жидовско–немецкою фамилией, натурально, состроил кислую мину и говорит (садиться я его не пригласил, и дверь стоит настежь):

— Я пешком гулял и зашел случайно. Но есть и дело, о котором нам с Вами нужно поговорить, — это о месте для постройки Русского Консульства в Хакодате. В Духовной Миссии есть для этого место.

Сколько до сих пор консулов в Хакодате жило на квартирах, и ни один не возбуждал вопроса об отнятии места у Духовной Миссии под Консульство. Жиду–немцу первому пришло это в голову. Зная уже от Поклевского об этом, я отвечаю:

— Дело это двух слов — стройте на фундаменте бывшего Консульского дома; больше этого места, вероятно, не нужно Вам.

— Оно совершенно достаточно. Я говорю об этом с Вами по поручению посланника.

— Так и ему объясните.

В пятом часу приехал и посланник говорить о том же. Здесь выступил вопрос: удобно ли для Духовной Миссии быть о бок с Консульством?

— Конечно, неудобно, — развивал я. — Например, консул захочет поселить у себя японку–наложницу — ведь это удар по щеке Духовной Миссии! А что она сделает, чтобы не допустить сего? В былые времена, когда еще не существовало Духовной Миссии, я при всей приязни с одним из молодых членов Консульства (самим консулом Бюцовым, чего я, впрочем, не сказал Извольскому), должен был настаивать, чтобы японка–наложница выселена была из соседства с Церковью. Теперь, если случится подобное со стороны русского консула, японский священник, заведующий там станом, чем отвратит соблазн и поношение Церкви? Поэтому–то у меня была мысль просить Вас написать мне, хоть в виде письма об уступке места под Консульство, обеспечение, что–де вреда от этого для Духовной Миссии и ее дела никакого не произойдет.

— Но как же я могу ручаться за это?

— Я и сам вижу, что эта мера ненадежная. А больше нет никакой. Итак, конечно, лучше было бы, если бы Консульство поселилось в другом месте.

— Но ныне места очень дороги. Впрочем, я еще обдумаю это дело. Тут и вопрос международный… В добрый час!