Дни гнева, дни любви

– Потому что революция, мадам. Крестьяне ничего не платят, и их защищает закон. Отменены бывшие дворянские привилегии – и это тоже закон. Всех защищает закон, только не вас. Повторяю, пятьсот тысяч – это предел. Боюсь, в этом году мы не получим и этого.

Я медленно, не читая, перебрала письма, которые он мне дал. Это были доклады с мест о неплатежах за лес, землю, аренду мельниц, обращения деревенских коммун к гражданке д'Энен, сведения о пожарах в некоторых замках… Это было как раз то, что называли Великим страхом.

Почти угадав мои мысли, Паулино сказал:

– Добавьте к этому то, что на Мартинике начались волнения и мы там, можно сказать, все потеряли, и вспомните замок, который ваш муж неизвестно зачем продал за бесценок.

– Какой муж?

– Покойный. Продал за такую мизерную сумму! Господи ты Боже мой, да сейчас за одни замковые решетки можно было бы взять больше!

Я вспомнила. Он продал его затем, чтобы купить мне роскошное бриллиантовое ожерелье – самое дорогое из тех, которые я когда-либо видела. Он заявил, что оно стоит военного корабля со всем снаряжением. «Нет, что вы, Сюзанна, ни в какие долги я не влез!» – прозвучал у меня в ушах голос Эмманюэля.

– По-видимому, мой первый муж не разбирался в этих делах, – проговорила я поспешно, чтобы Паулино не догадался, что я тоже некоторым образом причастна к этому делу. – А вот вы, наверное, раздаете половину денег на благотворительность, вырывая кусок изо рта у моего собственного ребенка!

Паулино так развел руками, что я сразу же осознала, что вспылила беспричинно.

– Мадам, я за последние месяцы дал только пять тысяч ливров пансиону для девочек, – произнес он. – Все это написано в отчете.

Я тяжело вздохнула.

– Так что же делать? Надо же как-то вернуть долг!

– Я об этом долго думал, мадам. Но надо было подождать, пока вы вернетесь.

– И что же вы предлагаете?

– Продать особняк на Вандомской площади, мадам.

Я почувствовала ужасную досаду и возмущение. Продать чудесный отель с мягкой мебелью, картинами, изумительным садом – отель, где жили мои предки…

– Большей нелепости вы и придумать не могли. Я никогда не продам этот дом. Он слишком дорог мне.

– Он самый дешевый из всех ваших парижских отелей.

– Какое это имеет значение? Ради какого-то жалкого долга я не намерена жертвовать целым особняком…

Паулино наклонился ко мне, заглянул в глаза.

– Мадам, – сказал он мягко, куда мягче, чем прежде. – Мадам, вы должны правильно понять наше положение. Долг Клавьеру отнюдь не ничтожен. Он даже в прежние времена не считался бы ничтожным. Ну, постарайтесь же поразмыслить трезво.

Он так мягко втолковывал мне мысль о необходимости чем-то пожертвовать, что я ощутила и его правоту, и собственное бессилие, смешанное с упрямством и отчаянием.

– Но я не могу, не могу, – твердила я. – Так нельзя… Продать отель! Нет, это просто ужасно!

– Продав особняк, которым не пользуемся, мы бы значительно улучшили наше положение…

– Ох, я лучше продам свои драгоценности!

– Какие?

Этот вопрос еще больше загнал меня в тупик. Действительно, какие? Я стала думать об ожерельях, диадемах, кольцах, чувствуя, что мне жаль расставаться с ними со всеми. Я была просто не в силах сделать это.

– Но делать-то что-то надо, – обреченно проговорила я.

– Так вам и драгоценностей жаль? Я тяжело вздохнула.

– Пожалуйста, не думайте, что я такая скряга. Ведь это фамильные драгоценности. Там редчайшие жемчуга, бриллианты, рубины, – все это не я приобрела, они передавались из поколения в поколение… Да еще подарки королевы, свидетельство ее дружбы. Как вы думаете, имею ли я право расстаться со всем этим?

– Ну уж с особняком-то вы расстаться можете.

– Нет! Не могу. Надо придумать какой-то другой выход. Паулино пожал плечами, всем своим видом давая понять, что ему больше нечего мне посоветовать.

– Хорошо, – сказала я задумчиво. – Вы можете идти. Я сама подумаю над всем этим.

Когда он ушел, я потушила в кабинете все свечи, кроме одной, – мне всегда легче думалось в полумраке. Но на этот раз даже темнота не помогла. Я никак не могла сосредоточиться, расхаживая взад-вперед по кабинету и ломая пальцы. В голове возникали лишь обрывки мыслей. Клавьер… Пятьсот тысяч, особняк, драгоценности… И того, и другого было жаль. Да и вообще жаль было расставаться с чем-либо, тем более под нажимом Клавьера. Это казалось мне чересчур унизительным. Была и другая сторона вопроса. До сих пор революция, за исключением мелочей, материально почти не зацепила меня. По крайней мере, сейчас я имела все, что имела при Старом порядке. Если я стану распродавать свое имущество, это, фигурально говоря, ознаменует еще одну победу революции над де ла Тремуйлями. Согласиться на такое можно лишь в крайнем случае, а такое время, как я думала, еще не наступило.

Я услышала шаги в коридоре. В дверях показался белый чепец Маргариты.

– Мадам, я пришла сказать вам, что…

Она осеклась, увидев, что я встревожена, и лицо ее смягчилось.

– Что это вы в потемках сидите? И о чем думаете? Я недовольно качнула головой, не отвечая.