Дни гнева, дни любви

Мне было холодно. Март выдался не слишком теплый. Вот-вот должен был начаться дождь; он чувствовался в воздухе, носился вместе с дорожной пылью. Горожане спали, редко где светилось окно. Но даже в тусклом свете фонарей я сумела разглядеть, что Безансон – довольно красивый городок: аккуратные домики под острыми черепичными крышами, выбеленные стены, мощенные кирпичом улицы. Если бы мне еще удалось точно выехать на заставу, то об этом городе у меня сохранились бы только приятные воспоминания.

Полосатый столбик караулки свидетельствовал, что я на правильном пути.

– Стой! Кто идет?!

Я вздрогнула. Окрик донесся как раз со стороны караульного поста. Чуть позже я увидела гвардейца. Он вскинул ружье.

У меня перехватило дыхание. Гвардеец… Я всегда в таких случаях вспоминала тех национальных гвардейцев, что отобрали у меня карету, – это было давно, но врезалось мне в память. Гвардейцев я боялась. И терпеть их не могла.

– Ну-ка, слезайте! – скомандовал он, хватая лошадь под уздцы.

Это был рослый парень лет двадцати пяти, грубый, неуклюжий, на вид необыкновенно глупый.

– Кому я говорю!

Я сошла с лошади, понимая, что в случае сопротивления он, быть может, способен выстрелить в меня.

– Кто ты такая?

Разглядев меня как следует, он, видимо, решил обращаться ко мне на «ты». Я молчала, потому что, в сущности, даже не знала, что сказать. Это не было продумано заранее.

– Женщина на лошади, в такое-то время… Куда ты едешь? Я растерянно пожала плечами.

– В Понтарлье.

– Зачем?

Я не знала, что сказать.

– Ясно. Ну-ка, пойдем!

Он схватил меня за руку, так сильно, что я закричала от боли.

– Смотри, какая нежная!

Он тащил меня куда-то, ничего не объясняя. Я возмутилась. Что это такое, в конце концов? Я и сама могу идти!

– Куда вы меня тащите?!

– В караулку, черт побери!

Он толкнул меня на скамью за перегородкой, предназначенную для задержанных преступников.

Я огляделась. Участок был пуст. Зажженная лампа разливала слабый свет. Я ошеломленно подумала, что впервые нахожусь в подобном месте. Видели бы меня мои знакомые – здесь, за этой перегородкой…

– У тебя есть документы?

– Нет, – резко сказала я, поднимая голову.

– Ну, то-то же! Значит, я был прав. Уже у двери он обернулся.

– Ты арестована до утра. А утром придет капитан, он скажет, что с тобой делать.

Он загремел ключами.

– А пока я тебя запру.

Его, вероятно, удивляло мое молчание. Но я и вправду не знала, что говорить. Так много неожиданностей случилось за время моего краткого путешествия, что впору было подумать, что началось оно под дурным знаком. Да, уж слишком много неприятностей… Либо это невезение, либо я абсолютно бестолкова.

Поворот ключа в замке привел меня в чувство. И только чуть позже я с ужасом осознала, в каком кошмарном положении оказалась.

Дрожащими пальцами я машинально нащупала бумаги, зашитые под плащом, проверила, на месте ли сумка. С этим все было в порядке. Но что будет завтра?

Гвардеец сказал, что утром должен появиться капитан. Если дойдет до того, что он станет во всем серьезно разбираться, моя миссия провалится. Более того, я сама окажусь в тюрьме – если обнаружат бумаги… А что бывает с теми, кто уличен в связях с заграницей и эмиграцией? То, что было с маркизом де Фавра. А его, как известно, повесили.

У меня даже дыхание перехватило, когда я представила, что меня тоже могут повесить. Поручение поручением, но я не думала, что за все это придется заплатить жизнью. Умирать мне совсем не хотелось. Не надо даже думать об этом!

Я стала лихорадочно размышлять. Главное, конечно, – это уничтожить бумаги. Съесть их, что ли? Нет, их слишком много. Господи, да ведь на столе горит лампа. Она-то мне и поможет. Ну, а потом? Потом меня спросят, кто я такая. Нужно что-то выдумать. Да только выдумка, к сожалению, быстро откроется.

Но в этом случае меня, пожалуй, могут обвинить лишь в бродяжничестве. Это не так уж страшно, и об этом можно пока не думать. Надо, пока в караулке никого нет, отпороть подкладку и сжечь письма Марии Антуанетты.

Я уже готова была заняться этим, но шаги за дверью и скрежет ключа в замке заставили меня вздрогнуть. Сердце мое забилось так сильно, что мне показалось, что его стук слышен в участке.

Вошел тот самый здоровенный гвардеец. Тяжелым шагом он прошелся вдоль стены, оправляя форму. Я только сейчас заметила, что он изрядно пьян.

– Ну, – сказал он. – Собачья погода.

Он приблизился ко мне, обдавая запахом скверного табака, и, взяв со стола бутылку, жадно припал к горлышку.

– Хороший коньяк, – сообщил он мне, вытирая усы. – Согревает.

Он сделал еще несколько глотков и поставил бутылку. Большие черные глаза уставились прямо мне в лицо.

– А ты ничего. Где ты тут только взялась такая. Столь изящный комплимент сделал мое настроение еще более мрачным. Уж лучше бы этот тупица не замечал моей внешности и не воображал себя донжуаном.

– Тебе не скучно? – спросил он, усаживаясь рядом со мной.

– Невесело, – ответила я, отодвигаясь.

– Вот-вот, – подхватил он, придвигаясь, – и мне невесело. Холодно. И ни души вокруг. Скверная это штука – дежурство!