Дни Крови и Звездного Света

— Похоже, у нас здесь мертвый ангел. — Указав на Азаила, Тьяго отвернулся от Акивы к Кару и снова к Акиве, чуть ли не презрительно рассмеявшись. — Ты пришел нанести визит вежливости нашему воскресителю? Мне жаль, но мы не обслуживаем ваш род. Возможно ты не в курсе, но на данный момент мы находимся с вами в состоянии войны.

— Война окончена, — огрызнулась Лираз, с такой страстью, которую, Акива знал, она не испытывала по поводу их победы. — Вы проиграли.

— Разве? Предпочитаю думать, что это еще предстоит выяснить.

Акива медленно потянулся к Лираз и обнял сестру одной рукой за плечи. Если та соберется броситься на Волка, как бросилась на Кару. Но сейчас женщина-змея уже не оттащит ее и не вернет ему Лираз живой. Может, смерть была именно тем, чего хотела Лираз, или думала, что хотела, из-за обрушившегося на нее горя. Может быть, смерть настигнет их здесь, сегодня, и не важно, что они сделали, но Акиву нельзя было наказать страшнее, чем он уже был наказан. Прийти сюда, было равносильно совершенному безумию.

Он взглянул на Кару, пытаясь угадать, о чем она думает. Она бы помогла Азаилу; он видел в ее глазах неподдельную печаль. А что теперь? Она поможет им? Сможет ли? Те синяки на ее руках... Она все еще обнимала себя, и хотя Акива был уверен, что она пыталась скрыть свои синяки (почему она выглядит такой пристыженной?), эффект был обратный, он то и дело находил их глазами. И... он видел синяки, которые шли в уплату за десятину, когда приходил сюда до этого; то воспоминание преследовало его. Эти синяки были другими.

Эти синяки не могли остаться от медных тисков, это следы пальцев.

И внезапно, они стали единственным, что он видел. Его накрыла волна ярости, и уже он стал тем, кого необходимо было сдерживать. Он уже стоял на ногах, и только настойчивая тяжесть тьмы, раздражающей слабости, позволили Кару (Кару!) успеть рвануться вперед и встать между ним и Тьяго и оттолкнуть его назад. Ее брови были нахмурены, а глаза сверкали яростью; ее взгляд говорил: «Ты сошел с ума?»

Именно так. А также он был жалок. Он споткнулся об Азаила, а Лираз подхватила его. Они оба были так слабы и деморализованы, что просто осели на пол рядом с телом своего брата. И химерам даже не пришлось бы использовать против них хамзасы. Они уже были повержены, были такими жалкими, такими ничтожными.

— Давай уже, — прошипела Лираз, а Акива даже не мог заставить себя вступить в спор. — Убей нас.

Кару смотрела на них с той твердостью, которую продемонстрировала, когда отпихнула его — то был гнев, подумал Акива, за то, что он опять заставил ее решать его судьбу. Как же сильно она изменилась всего за несколько месяцев. Резкость и мрачность. Он помнил, какой она была в Праге и Марракеше, в тот короткий промежуток времени, который они провели вместе, еще не сломав косточку: какими мягкими и подвижными были черты ее лица; застенчивые улыбки невпопад; и неожиданные вспышки румянца, который покрывал ее шею. Даже ее вспышки гнева были живыми, и он ненавидел эту ее новую непроницаемую маску твердости, и то, что был причастен к ее появлению. Но даже сейчас, в этот момент, если бы у него был выбор, он бы все равно сказал, что хочет жить.

Только в следующий момент, эта убежденность была подвергнута сомнению.

Кару повернулась к Тьяго (к Тьяго, из всех живых существ в двух мирах), и они обменялись взглядами, краткими и тайными, ничего не утаивавшими друг от друга и полными боли, но разделили не только боль, но и... нежность. Это было так явно, эта нежность, и настолько невыносимо, что Акива позабыл про все остальное. Вся его жизненная сила собралась воедино, в последний прилив сил, и он бросился на Тьяго.

И Тьяго схватил его за горло одной когтистой рукой. Он держал его на расстоянии вытянутой руки; и, казалось, делал это с такой легкостью. Их глаза встретились, и Акива почувствовал, как легко его горло сжимается в волчьих тисках захвата, он видел след той извращенной нежности, задержавшейся в пристальном взгляде его врага. И с этим, он просто отдался на волю судьбы. Его глаза закатились. Голова упала.

Акива позволил тьме овладеть им, и она стала частью его, и он надеялся, что она решит оставить его себе.

Когда Акива рухнул, облегчение Волка был столь же глубоким, как и его отвращение к словам, которые он заставил себя произнести, и к звуку, с которым они раздавались из гортани, потому что было это горло Тьяго, а этот голос — был голосом Тьяго. И эти руки, которые так чертовски подходят к тем синякам на руках Кару? Они тоже были Тьяго.

Может, это ночной кошмар? Но все это был Зири.

Ему хотелось пригвоздить ангела к полу, но он заставил себя грубо толкнуть его на спину к другому серафиму, красивой женщине, которая выглядела и потерянной, и дикой. Она поймала Акиву, пошатнувшись под грузом его мертвого тела — но нет, не мертвого. Акива не был мертв. Волк бы не позволил Проклятью Зверья так легко умереть. А что до Зири... тот бы и вовсе не позволил ему умереть, если бы он мог в этом помочь.

Если бы.