"Дни моей жизни" и другие воспоминания

К собственному своему изумлению, я имела успех, верно, очень уж казалась юна и мала. К.С. поздравил меня, Корш похвалил, меня много вызывали, а газеты отметили появление «новой, подающей надежды артистки» — это я-то! Но дальше никто из моих родных, ни я сама никакого значения этому не придали. Я получала роли, как это тогда называлось у Корша, «фисташек», то есть мальчиков и девочек, играла каких-то неаполитанских рыбачков, девочек с ягодами и пр. Газеты отмечали эти эпизодические рольки. Помню ясно забавный эпизод, как мне пришлось играть в какой-то мелодраме внучку И. П. Киселевского. Он всегда страшно путал и забывал роли, а особенно к старости. И вот я начинаю с ним нашу сцену и чувствую, что он все забыл, — реплики мне не подает, а только что-то мямлит «э… м-да…» Тогда я с энергией отчаяния кинулась ему на выручку (пьесы я всегда прочитывала и знала не только свою роль, а и содержание — что не у всех тогда было в обычае, как не в обычае были и считки). «Ты, дедушка, хочешь сказать, что…» (тут следовало содержание его реплики). Киселевский просиял и отвечал: «Вот, вот, моя умница!» На это я продолжала: «Конечно, это так, но если ты думаешь, что…» и т. д. Так мы доиграли сцену, он все хвалил меня, а за кулисами сказал: «Что за молодец у меня внучка — сейчас видно, что папаша Лев Абрамович!»

Так шла моя жизнь, я работала, а в свободные вечера бывала в Малом театре, который предпочитала Коршевскому, хотя и у нас были прекрасные актеры, или у тети в доме. Приехала мама, мы поселились с ней. Няня всегда провожала меня в театр, помогала одеваться, и над этим немало потешались в театре и прозвали меня «инженю с нянюшкой».

Как-то вечером и совершенно незаметно произошло главное событие, определившее мою будущность… Дело было так. Я была у тети. Взрослые играли в карты в большом дядином кабинете-гостиной, а мы, «дети», к которым, невзирая на всю свою самостоятельность, причислялась и я, шумели и мешали им. Тут был мой двоюродный брат-подросток, Аля и ее подруга, хорошенькая Нюта, в которую был влюблен Митя… Смешная детвора вся перевлюблялась, и Аличка вела дневник, в котором добросовестно записывала, например: «Сегодня 15 сент. в 1 ч. 40 м. дня я кончила быть влюбленной в Вову Ф.» и т. п. Я постоянно сочиняла для них какие-то мексиканские драмы, которые они разыгрывали. Когда мы очень разыгрались, тетя прикрикнула на нас:

— Садись-ка лучше да напиши мне пьесу, вместо того чтобы Мике сочинять мексиканские трагедии с выстрелами!

— Какую же пьесу? — спросила я.

— Ну… какую-нибудь, чтобы я была молоденькая девочка… и чтобы меня ставили в угол, и нянька бы на меня ворчала, а в меня влюбился бы самый интересный господин и женился бы на мне — вот и все.

— Хорошо! — с готовностью согласилась я и тут же села писать за круглый стол, покрытый зеленой вышитой скатертью… Мне казалось так просто «написать пьесу» — руководствуясь тетиным заказом, я вообразила себе и няньку в виде моей, и интересного господина — конечно, в лице К.С., — и — не солгу — себя в виде героини пьесы. Немножко фантазии… Взрослые кончили роббер, а я — половину пьесы. Я прочла ее тете и спросила:

— Можно так дальше писать?

— Глупая девчонка, ты сама не понимаешь, как это мило! — воскликнула тетя. — Пиши дальше!

Пьеса была кончена в один вечер и прочтена дяде Сереже. Он выслушал внимательно и сказал:

— Бог ее знает, откуда она взяла такое знание сцены? Тут нельзя ни одного слова ни прибавить, ни выкинуть!

Потом он взял у меня синюю ученическую тетрадку, в которой я писала, и, не говоря мне ни слова, сдал ее в театрально-литературный комитет, состоявший тогда из профессоров Стороженко и Веселовского, Немировича-Данченко и, кажется, профессора Тихонравова.

Через короткое время, где-то на концерте, подошел ко мне Южин и, смотря на меня ласково и чуть-чуть насмешливо, сказал:

— Вас можно поздравить!..

— С чем? — удивилась я.

— А! Разве это секрет?

— Если секрет — то от меня самой! — засмеялась я и с интересом спросила его: — С чем же?

— Но ведь ваша пьеска первая за все время единогласно прошла комитет!

Я чуть в обморок не упала от радости. На другой же день дядя Сережа отправил меня к директору Малого театра — Пчельникову. Я, еще в полукоротком платье, со страхом вошла во внушительный кабинет, не зная, что говорить и как держать себя. Пчельников сообщил мне, что моя пьеса «Летняя картинка» принята к постановке, и спросил, как я хочу подписать договор: на 100 р. единовременно или на 2 % с акта? Сто рублей показались мне такой огромной суммой, что я сказала: «На сто рублей единовременно», — и почувствовала себя Крезом. (Много позже, лет 15 спустя, мы подсчитали: по тому числу раз, что пьеса прошла в государственных театрах Москвы и Петербурга, что, если б я согласилась на 2 %, то получила бы за нее несколько тысяч рублей!)