Дни нашей жизни

В тот вечер, уходя из цеха, она столкнулась с Алек­сеем у выхода.

— Что это вы так сердито глядите? — весело спро­сил он и подхватил ее под руку. — Пойдемте прогуляем­ся. Голова гудит.

— Не сердито, а... просто вы меня запихнули в та­кое место, где я скоро забуду, что я инженер, только и останется вдохновлять других!

Он отстранил ее и внимательно, с улыбкой поглядел в ее нахмуренное лицо:

— Обиделись?

— Разозлилась.

Он покрепче взял ее под руку и спокойно повел дальше. Конечно, он думает: блажит женщина!

— Это хорошо, что вы разозлились, — заговорилАлексей. — А насчет места — вздор! Если вы действи­тельно инженер, а не барышня с дипломом, вы себя и тут проявить можете, да еще как!

— А я и не собираюсь опускать руки!

— Тогда в чем же дело?

Помолчав, он сказал:

— А все-таки вдохновлять обязательно нужно. У вас это хорошо получается.

— Почему?

— Ну, это уж я не знаю, почему. Такая уродилась, наверно!

Аня молча улыбалась. Злость прошла.

— Шикин просто влюблен в вас, — продолжал Алек­сей. — И ваши женские чары тут ни при чем, не вообра­жайте. Вы в него поверили, что ли, или вид у вас та­кой, будто вы в каждого человека верите, что может он придумать такое, до чего никто еще не додумался. Правда, это у вас здорово получается.

Он как будто говорил серьезно, но голос у него зву­чал, как всегда, немного насмешливо.

— Что ж, буду рада, если под моим влиянием вы придумаете нечто небывалое.

— Но и влияние должно быть под стать! — сказал Полозов.

Они, не сговариваясь, пошли по центральной завод­ской аллее — длинной и сумрачной. В это время по всей территории завода вспыхнули фонари, желтые отсветы легли на аллею, и показалось, что она качается, — тени голых деревьев, раскачиваемых ветром, мотались под ногами.

— Я сейчас, кажется, понесу ересь, — вдруг сказал Алексей. — Но раз уж подумал, скажу. Понимаете, когда женщина работает где-либо... ну, хотя бы и на производстве... все равно она, во-первых, женщина, и у нее есть такие средства воздействия. He раскрывай­те так удивленно глаза, это еще только начало. Так вот, она обязательно должна вдохновлять. Обязательно! Ведь у каждого человека есть самолюбие, а если жен­щина ждет от тебя чего-то большого, самолюбие разы­грывается. И тогда человек может сделать все на свете. Ну что, ересь?

— Как бы там ни было, учту.

— Это я вовсе не только о вас говорю.

— А я вовсе не только на себя принимаю такую страшную ответственность! Поставить, что ли, на собра­нии вопрос о том, как выполняют женщины эту свою роль? С докладом Кати Смолкиной, а?

— Смейтесь, смейтесь! Может, это звучит и смешно. А только каждая женщина, если она настоящая женщи­на, в глубине души сама понимает это. И использует. Что, не так?

Аня с любопытством взглянула на него:

— А ваше самолюбие разыгралось… ну хотя бы с этими стыками?

Он вдруг решительно увлек ее вперед, к большой лу­же, и они вместе перескочили ее.

— Ишь ты! А я думал, не перескочите и вляпае­тесь в лужу, — сказал он. — Так бы вам и надо, не ко­кетничайте и не будьте чересчур любопытны!.. А в брига­де по стыкам, Аня, вам обязательно нужно порабо­тать.

Они уже вышли на проспект, когда Аня со вздохом призналась:

— Не знаю, Алеша, и хочется и боюсь. У меня ведь тоже есть самолюбие. И мне трудно. Я очень неуверена в себе.

— А я думаю, только болтуны и пустозвоны вполне уверены в себе. Вроде Бабинкова, — ответил Алексей и дружески пожал ее пальцы. — Ничего, Аня, вы только не робейте!

Сидя в своей одинокой комнате, Аня то и дело улы­балась, вспоминая прогулку с Алексеем. Славный он. Но разве я с ним кокетничала?

Весь день Аня мысленно рисовала себе эти злосчаст­ные косые стыки и старалась понять, каким путем сле­дует идти, чтобы придумать новый, более простой спо­соб их обработки.

Но жизнь ворвалась в ее планы и надолго отвлек­ла ее.

После работы к ней забежал Воробьев: — Пойдемте, Анна Михайловна, на карусели. Торжуев-то вышел, Ерохина опять на обдирку вернули! Расстроен он... прямо лица на нем нет!

Когда они подошли к каруселям, возле одной поха­живал Торжуев, зажав в зубах затейливую трубочку, а возле другой в глубокой задумчивости сидел Ерохин. На планшайбе торжуевской карусели вызывающе верте­лась махина цилиндра, а на планшайбе ерохинской ка­русели уныло кружилась половина обоймы, и резец, со скрежетом вонзаясь в металл, обдирал с нее толстую стружку. Между двумя карусельными станками, как воплощение начавшейся борьбы, громоздилась еще одна отливка цилиндра, предназначенная для второй турби­ны и привезенная на черновую обработку. Эта махина, тусклая, с рыжими пятнами, была похожа на обычный печной горшок, но горшок таких размеров, что только сказочным великанам впору варить в нем свою великан­скую похлебку.