Дни нашей жизни

Пригнувшись к самому уху Любимова, он начал бы­стро и горячо объяснять ему, что и как можно сделать. Рабочие с любопытством наблюдали, как постепенно прояснялось лицо начальника цеха. Наконец Любимов одобрительно кивнул и быстро прошел через цех в свой кабинет, а Гаршин, подмигивая самому себе, направил­ся в тот угол, где, ожидая отправки, стоял на стойках го­товый ротор первой, уже испытанной турбины.

— Вот оно что, — пробормотал кто-то из сборщиков.

— С Гаршиным не пропадешь, — откликнулся второй.

— А что ж? Как говорится — хоть стыдно, да сыт­но.

Еще кто-то вслух подумал:

— Тридцатого не испытать — сорвется весь план...

Молодой сборщик растерянно спросил:

— Это что же теперь делать будут?

Ему не ответили. Хмуро и молчаливо, не сговари­ваясь, все пошли по своим местам.

А вокруг ротора первой турбины началась лихора­дочная суета. Не глядя друг другу в глаза, рабочие вы­свобождали его из креплений. Стропальщики молча опу­тывали ротор стальными тросами. Гаршин поторапли­вал, изредка косясь в ту сторону, откуда вот-вот могли появиться посторонние люди.

Валя вела кран к указанному ей месту, с удивле­нием стараясь понять, что там происходит.

Возбужденная, с красными пятнами на щеках, стоя­ла в центральном пролете Аня Карцева. Она тоже коси­лась на ворота и замирала каждый раз, когда калитка открывалась: не краснознаменцы ли? Она поняла, что решили сделать Любимов и Гаршин, и как-то не заду­мывалась, хорошо это или плохо. Она думала только о том, что план — стахановский план, которого они все так добивались! — под угрозой, что будет ужасно, если делегатов Краснознаменска придется встретить такой горькой новостью... что, наверно, потом как-нибудь бы­стро наверстают...

Когда кран поднял и медленно понес через цех мно­готонную махину ротора, поблескивающую отполирован­ными поверхностями вала и массивных колес, Аня мыс­ленно торопила крановщицу: «Ну скорее, Валечка, ми­лая, скорее!» — и дрожала от нетерпения, потому что кран полз медленно и настороженно, с тяжким скреже­том.

Втулка, предназначенная для третьей турбины, была на термической обработке, и Полозов убежал в терми­ческий цех выяснять, когда ее подадут, а заодно отругаться по поводу брака.

Ефим Кузьмич и Воробьев подсчитывали:

— Обработка токарная — двадцать часов, разметка и долбежка пазов — четыре часа, посадка — полтора-два часа, потом насадка муфты... проточка всего рото­ра...

— Как ни крути, а с момента, когда втулку пода­дут, — не меньше тридцати — сорока часов.

Тень от проплывающей над пролетом махины на ми­нуту легла на их и без того сумрачные лица. Оба под­няли головы и проводили взглядом медленно удаляю­щийся ротор.

— Да, так вот... — первым заговорил Ефим Кузь­мич. — Если втулку подадут, ставлю лучших токарей в смены — Назарова, Пакулина...

Воробьев отвел глаза от ротора, плавно покачивав­шегося на гигантском крюке, и неуверенно спросил:

— Может, и мне стать в ночь? А? После Назарова? Я попробую скоростным...

Ему очень хотелось сейчас же, немедленно стать к станку и целиком уйти в привычную, простую, до конца ясную работу. Лишь бы не идти туда, к балансировочно­му станку, где он будет вынужден или вмешаться, или своим молчаливым присутствием одобрить махинацию, придуманную Гаршиным. Он не имеет права отменить распоряжение начальника цеха, но и промолчать тоже не имеет права. И он с тоской представлял себе послед­ствия своего вмешательства. Не ссору с Гаршиным и Любимовым — черт с ними! — не сложное обсуждение их поступка на партбюро, а может быть, и на партко­ме... нет, он представлял себе, как весь завод облетит досадная новость: турбинный не сдаст к первому числу турбину, турбинный в хвосте всех цехов, из-за турбинного сорван стахановский план... Он представлял се­бе, как вот-вот появятся делегаты Краснознаменска, по­сланцы строителей, которым турбинщики дали торже­ственное социалистическое обязательство! — и надо бу­дет сказать им: простите, подводим... Кто бы ни был виноват, а в итоге — спрос с турбинщиков!.. И, нако­нец, он представлял себе унылое настроение товарищей по цеху, когда на доске соревнования они увидят свой турбинный — на последнем месте, на черепахе.

— Закури, Яков, — строго предложил Ефим Кузь­мич, подавляя такие же мысли, и вдруг сказал:

— Гляди, с чем-то Коля бежит.

У Николая Пакулина было оживленное, счастливое лицо, оно бросалось в глаза среди общего уныния.

— Ефим Кузьмич! Яков Андреич! — еще издали за­кричал Николай. — Ведь у нас на обработке другая втулка есть! Для обоймы уплотнения!.. Тоже с третьей турбины!.. Вчера с термического поступила...

Передохнув, он сказал уже спокойнее:

— Мы поглядели по чертежам, высчитали. Если переточить — будет втулка для ротора. Все сходится. И работы там часов на восемнадцать — двадцать! И, главное, сразу приступать можно!..

— А ведь и в самом деле... ох, Коля, умная голо­вушка!