Дни ожиданий

Все наши собаки ели любую рыбу. И, кормили мы их в основном самой плохой — щукой, и чукучаном. Пират никогда не ел щуку или чукучана. Он ел только рыбу сиговых пород. Чир, пыжьян, пелядь — о, вот это из рациона Пирата. От ряпушки и муксуна он тоже не отказывался. Но чтобы он опустился до щуки — никогда!

Если в наши сети забредал окунь или налим. Пират долго думал, прежде чем закусить. И если был достаточно сыт, то отворачивался и уходил. Мы знали, что он обижается, если кидаешь ему что-либо, с его точки зрения, несъедобное. Именно кидаешь. Никто никогда не видел, чтобы Пират брал пищу из рук. Ни из чьих рук, даже из рук своего хозяина Егора Пират никогда не брал пищу.

— Пиро! — протягиваю ему рыбу.

Он подходит и внимательно смотрит. Кладу ему рыбу на нос. Он не реагирует. Минута, две… Он отворачивается и уходит. Кидаю рыбу вслед. Он ее обнюхивает, берет и уносит в кусты. Почему он так себя ведет, ведь он голоден со вчерашнего дня?

Летом собаки предоставлены сами себе. Небольшое население поселка (всех сосчитать — хватит пальцев на руках) их коллективный хозяин. И собаки поэтому более общительны, чем зимой.

Но к Пирату это не относится. Однажды я пытался его погладить — он оскалил зубы и отошел.

— Не надо гладить! — сказал мне третьеклассник Костя. — Он и нас кусает… Он не любит…

Вот тебе на! Никогда собаки не кусают детей. Разве что в очень крайних случаях, когда они, собаки, больны или когда им, собакам, делаешь больно… И то сначала в качестве предупреждения просто огрызаются.

— Надо ломать Пирата…

Николай засмеялся:

— Дохлый номер… Вон он меня тяпнул. — И Николай, показал заштопанный рукав куртки.

— Мы с ним не играем, — сказал Костя, — он кусает…

Я договорился, чтобы никто, кроме меня, не кормил Пирата.

Целый месяц Пират знал только мой голос, все это время пища его пахла только моими руками. Он научился ходить за мной, когда я его звал. Он научился плыть за каяком, когда я уплывал на тот берег. Он приходил к крыльцу, когда я его звал. И он знал, что получит кусок мяса или рыбы от меня. Но он не брал из рук по-прежнему и, понурив голову, сердитый, уходил, когда я его пытался гладить. Правый рукав моей куртки и одна нейлоновая рубаха были уже порваны его зубами.

Почему он не любит ласки? Никто этого не знал.

…Мы пили чай на улице, у костра. Была тихая летняя ночь. Собаки валялись на земле, отдыхали от дневной кутерьмы. Пират дремал у крыльца.

— Ну и как твои эксперименты? — заводил меня Николай.

— Пират!

Пес поднял голову.

— Иди сюда, Пиро! Иди!

Он подошел. Я протянул ему жареную пелядь. Масло сочилось из куска. Пират облизнулся.

— Ну!

Пират отвернулся.

Я положил кусок ему на нос и так держал. Он осторожно раскрыл пасть, взял кусок и отправился есть.

— Ну вот, молодец! — похвалил я его, когда он вернулся к крыльцу на свое место, и протянул руку, чтобы потрепать его по шее.

Пират зарычал и хватанул зубами манжет рубашки. Должно быть, он думал, не слишком ли много я хочу за один раз, или хотел реабилитироваться за свой предыдущий поступок, за измену самому себе, — своим принципам, когда он взял-таки еду из рук.

Но в том, как схватил зубами манжет, чувствовалась неуверенность. Я понял, что надо железо ковать, пока оно горячо. И я очень заволновался.

— Николай, сейчас… сейчас…

Я снял рубашку (маек мы не носили) и голый по пояс сел рядом с Пиратам и положил ему руку на голову. Он резко повернулся в сторону кисти и застыл. Я гладил его, говорил ему спокойным голосом разные слова. Потом обнял Пирата. Так мы и сидели, а Николай от удивления чуть не выронил кружку.

В момент собачьей неуверенности я понял, что ему будет неловко кусать открытое, беззащитное тело. Это все равно, что укусить в лицо. А в лицо собаки не кусают.

С тех пор каждое утро я брал его на руки (тяжелый, черт!), входил с ним в воду и мы купались.

Я стриг его, расчесывал, научил играться с куском оленьей шкуры, возился с ним, и хоть он был по-прежнему собачьим вожаком, характер его был сломлен.

Но победа меня не радовали. Мне не следовало ее добиваться. Ведь Пират потерял свое лицо, забыл истину, которую чувствовал инстинктивно, — ласка человека ведет в конце концов в кабалу и рабство.

Байстрюк и Орлик

Орлик — непритязателен. Ест все, что дают. Я иду на мелководье, там резвятся щуки. Стрелою из карабина в черную узкую тень. Даже если не попаду, Оглушенная щука перевернется вверх животом и утонет. Тут я ее и достану.

Вот и сейчас — стреляю снова. За пять минут добыл пять метровых щук. Несу одну Орлику. Орлик берет рыбу радостно. Физиономия его выражает довольство. Поесть он любит, но никогда не ворчит, если его просят поделиться.

Орлик — черный с белыми пятнами. Одно ухо висит, перекушено в драке. Другое стоит. От этого морда у Орлика простодушно-глуповатая. От этого кажется, будто он всегда доволен жизнью, что бы ни случилось.

Из кустов выходит Байстрюк, молодой черный красивый пес. Байстрюк ложится рядом с Орликом и лапой трогает его рыбу. Орлик не ворчит. Он откусывает себе еще кусок, а остальное милостиво разрешает взять Байстрюку.