Дни поздней осени

23.00. Завтра у Ани день рождения. Она уже спит. Я подошла тихонько к ее комнате и положила у двери свой подарок, соломенного трубочиста, купленного в польском магазине. Пусть он принесет ей счастье. Настоящего трубочиста я видела в жизни только раз, когда прошлым летом мы были в Дзинтари. Он проехал мимо на велосипеде с мотком проволоки через плечо. В Прибалтике еще сохранились камины, но тот трубочист не принес мне счастья. На другой день я простудилась и не могла купаться. Вот вспомнила Дзинтари и сразу увидела, как стою по колено в вечернем море, а долго еще нужно идти, чтобы скрыться хотя бы по пояс, и розовое солнце опускается в дальнюю воду. Я часто вижу себя со стороны, словно бы из другого времени. Тогда настоящее, делаясь прошлым, представляется безмятежно счастливым. Становится грустно.

5 июня. Вторник.

День рождения Ани прошел.

Все по порядку. Утром она получила подарки от всех домашних. Мой трубочист пользовался успехом, Аня водрузила его на полочку у своей кровати.

Завтрак носил вполне торжественный характер, был торт и даже яблочный сидр. Но это, конечно, не главное. Аня ждала вечера. Из Москвы обещали приехать одноклассники, а из местных ждали Костычева и двух подружек.

Аня нервничала. Вдруг электричку отменят, вдруг заболеет кто-то, и компания развалится. То и дело бегали на улицу смотреть, не идут ли. И вот наконец нарядной толпой они появились за дальними соснами. Приехало целых семь человек! Пять девочек и два мальчика. Таким образом, за столом собралось довольно много народу. Я, разумеется, чувствовала себя старшей, Анины одноклассники немного робели, тем более что некоторое время с нами был дедушка. Он принес вермут и рассказал несколько забавных историй. Когда мы остались одни, довольно долго царило чинное спокойствие, но потом завели магнитофон, и все стало на свои места. Анины одноклассницы оказались вовсе не робкими! Одна, по имени Лена, поразила меня изящной вольностью в танце. Просто завидно. Мне так никогда не научиться.

Вышли в сад и музыку вынесли. Танцевали «на корнях» под соснами. Костычев держался очень стесненно. Ни разу не пригласил ни меня, ни Аню. Вообще кавалеров было негусто, поэтому танцевали в кружок. За мной стал ухаживать некто с поэтической фамилией Синекрылов, высокий развязный мальчишка. Возможно, его разогрел вермут, он даже спросил:

— Как вас зовут? Я забыл.

Ха! Он, кажется, еще пытался меня обнимать. Ничего себе юноша! Мне стало грустно, и я пошла бродить среди сосен.

Вечер был душистый и яркий. Каждый куст, каждый стебель, каждый лепесток источали запахи. Небо наливалось закатным золотом, и сосны горели как свечи. Сердце мое рвалось куда-то, я бродила и бродила по саду, что-то себе воображала. Послышались звуки гитары и голос:

Спрятался месяц за тучку,
он больше не хочет гулять,
дайте мне правую ручку
к пылкому сердцу прижать.

Пел Синекрылов, и, надо признать, пел довольно приятно. Тем более такой неожиданный репертуар. А мне совсем стало печально. И тут я решила наведаться на Черную дачу. Неожиданный порыв! Просто тянуло, и все. Перебралась на ту сторону, тихонько пошла к даче. Ничего не случилось! Дверь я нашла закрытой, но, когда толкнула ее слегка, она отворилась.

Откуда смелость взялась! Я ничего не боялась, а голос Синекрылова доносился так явственно:

Что нам до шумного света,
что нам друзья и враги?
Было бы сердце согрето
жаром взаимной любви!

Что-то вроде старинного романса. Под эту печальную, но и бравую музыку я вошла на Черную дачу. Совершенно не думала о том, что кого-то встречу. А если и встречу? Найду что сказать. В конце концов, мы соседи. Может, я беспокоюсь, отчего дверь тут открыта. Или, например: «Не мешает вам громкая музыка?» Но в том-то и дело, что знала, никого не встречу. Просто была уверена.

Так и случилось. Отворила тихонько дверь, вошла на террасу. Запущенная терраса, стекла повыбиты, там и здесь стоят соломенные кресла, на столе вразброс пожухлые прошлогодние листья.

Из террасы попала в большую комнату. Тут царил золотистый сумрак, только лучики солнца просверливались через вырезы в ставнях. Я села в огромное кресло, тотчас от него взошли клубы пыли и завертелись, как ошпаренные, на солнечных прутьях.

Так я сидела, и меня охватило странное чувство. Словно в иное время попала, в другой совсем мир. На столе стопками возвышались книги. Сколько они лежат и почему их не унесли любители зимних визитов? Я открыла одну и легко прочитала, потому что глаза уже привыкли, «Пушкин». Так здесь есть любимый мой Пушкин! Вот хорошо. А в полутемном углу обозначился рояль. Он, конечно, стоит тут зимой и летом, хозяева неразумны. Впрочем, кто знает, что произошло. Быть может, с ними случилось несчастье. Я подошла и открыла крышку. «Блютнер». Потрогала клавишу, сиплый, беспомощный звук. Бедный рояль!