Дни в Бирме. Глотнуть воздуха

– Да. Нужно обойти его. Я скажу слугам, чтобы принесли вам зонтик. Такое солнце опасно для вас, с вашей стрижкой.

Они пошли по тропинке через сад. Между ними сновала Фло, пытаясь привлечь к себе внимание. Она всегда облаивала незнакомых азиатов, но ей нравилось, как пахнут европейцы. Солнце палило все сильнее, от петуний вдоль тропинки веяло запахом черной смородины. На землю сел голубь и тут же вспорхнул, едва Фло метнулась к нему. Флори с девушкой, не сказав ни слова, остановились у куста и стали смотреть на цветы. Их обоих охватило беспричинное счастье.

– Вам, в самом деле, не стоит гулять на солнце без шляпы, – повторил он.

В этих словах почему-то прозвучала особенная близость. Он почему-то не мог не обращать внимания на ее короткие волосы – такими прекрасными они казались ему. Говорить о них было все равно, что касаться.

– Гляньте, у вас кровь на колене, – сказала девушка. – Вы поранились, когда спешили мне на помощь?

На чулке цвета хаки была подсохшая, лиловая струйка крови.

– Да ерунда, – сказал он.

Хотя ни он, ни она не думали так в тот момент. Они принялись наперебой тараторить о цветах. Девушка сказала, что обожает цветы. И Флори повел ее по тропинке, болтая без умолку обо всех растениях подряд.

– Смотрите, как выросли эти флоксы. Они цветут полгода в этой стране. Для них много солнца не бывает. Думаю, те, желтые, должны быть цветом почти как примулы. Я уже пятнадцать лет не видел примулы. И желтофиоли[47] тоже. Те циннии хороши, не правда ли? Словно… нарисованные, с таким чудесным сумрачным окрасом. А это африканские ноготки. Они такие простые, почти сорняки, но поневоле залюбуешься, такие они яркие и сильные. Индийцы их чрезвычайно любят; везде, где побывали индийцы, вы найдете ноготки, даже годы спустя, когда джунгли скроют любые следы человеческого пребывания. Но я бы советовал вам зайти на веранду и посмотреть орхидеи. У меня есть такие, должен показать, совсем как золотые шары – ну просто вылитое золото. И пахнут медом, почти нестерпимо. Едва ли ни единственное достоинство этой нечестивой страны – цветам здесь хорошо. Надеюсь, вам нравится садоводство? Это наше величайшее утешение в этой стране.

– О, я просто обожаю садоводство, – сказала девушка.

Они прошли на веранду. Ко Сла спешно надел инджи и лучший гаун-баун из розового шелка и вынес на подносе графин с джином, стаканы и портсигар. Поставив поднос на столик, он с легкой опаской взглянул на девушку, сложил ладони и торжественно поклонился.

– Полагаю, не стоит предлагать вам выпить в такой ранний час? – сказал Флори. – Никак не втолкую слуге, что есть на свете люди, которые могут дожить до завтрака без джина.

Себя он тоже к ним причислил, велев слуге взмахом руки унести поднос. Девушка присела в плетеное кресло, которое Ко Сла принес из дома и поставил в конце веранды. Над самым креслом висели темнолиственные орхидеи, с пышными золотыми цветами, источая теплый медвяный аромат. Флори стоял у перил, глядя на девушку вполоборота, но не забывая о родимом пятне.

– Какой идеально божественный вид у вас отсюда, – сказала она, глядя на склон холма.

– Да, не правда ли? Великолепный, в этом желтом свете, пока солнце набирает высоту. Я люблю, когда майдан такого густо-желтого цвета, и те огненные деревья, как малиновые клубки пряжи. И те холмы на горизонте, почти черные. Мой лагерь, – добавил он, – на другой стороне тех холмов.

Девушка, страдавшая дальнозоркостью, сняла очки и всмотрелась вдаль. Флори заметил, какие у нее ясные светло-голубые глаза, светлее колокольчиков. И еще он отметил гладкость кожи вокруг глаз, словно лепестки. Тут же он вспомнил собственный возраст и свое испитое лицо и чуть больше отвернулся от нее. Но сказал, поддавшись порыву:

– Однако большая удача, что вы приехали в Чаутаду! Вы представить не можете, как нам небезразлично видеть новое лицо в таких краях. После стольких-то месяцев нашего жалкого общества, не считая разовых наездов чиновников и американских путешественников, которые идут вверх по Иравади с камерами. Полагаю, вы прямиком из Англии?

– Ну, не совсем из Англии. Я жила в Париже до того, как приехать сюда. Моя мама, знаете ли, была художницей.

– Париж! Вы действительно жили в Париже? Пресвятые угодники, подумать только, из Парижа – в Чаутаду! Вы знаете, в такой дыре положительно трудно поверить, что есть такие места, как Париж.

– Вам нравится Париж? – сказала она.

– Я его даже ни разу не видел. Но, боже правый, я столько раз представлял его! Париж… это же такая мешанина всяких образов: кафе и бульвары, и студии художников, и Вийон, и Бодлер, и Мопассан – столько всего намешано. Вы не представляете, как названия этих европейских городков звучат для нас в этих краях. А вы действительно жили в Париже? Сидели в кафе с иностранными студентами-художниками, пили белое вино и говорили о Марселе Прусте?

– О, вы об этом, – сказала девушка, смеясь. – Надо думать.