Дни

– И ты полагаешь, что, если уйдешь, сразу станешь кем-то?

– Попытка – не пытка.

– Восхищаюсь твоей отвагой, Фрэнк, но, может, ты не заметил: там, вокруг, повсюду – все тот же мрачный и суровый мир. Все прекрасно, если ты богат (богачам во все времена хорошо жилось), но если нет, то жизнь – сплошная борьба, от начала до конца, причем никто не гарантирует, что эта борьба что-то изменит к лучшему. Поэтому гигамаркеты и приобрели такое значение в жизни людей. Жесткие правила и строгая иерархия делают их символами постоянства. Люди видят в них спасение от хаоса и непредсказуемости жизни, и неважно, правда это или нет, а «Дни», и «Блумбергз», и «Объединенный консорциум Тиндза», и «Евро-Март» – все они воплощают идею постоянства. Весь мир может в единый миг провалиться в тартарары, но гигамаркеты будут стоять вечно.

– Зачем мне оставлять ту роскошную и надежную жизнь, которую мне обеспечивают «Дни», и окунаться с головой в грубый и непредсказуемый мир? Это так трудно понять, да? Зачем бежать из золотой клетки, если только я не сошел с ума?

– Какие бы трудности тебе ни приходилось выносить здесь, Фрэнк, они во всяком случае не страшнее тех, с которыми ты столкнешься там.

– Я попробую с ними справиться.

Официант приносит второе блюдо и убирает суповые тарелки: одну – опустошенную дочиста, другую – нетронутую. Вскоре он возвращается с теркой и кусочком пармезана. Мистер Блум просит потереть ему побольше сыра в макароны. Официант исполняет его просьбу, а затем удаляется, даже не подумав предложить ту же услугу Фрэнку. Фрэнк привык к подобного рода случайной забывчивости и не обращает на это внимания.

Мистер Блум принимается орудовать вилкой. Затем отрывается от еды и, указав вилкой в сторону Фрэнковой тарелки, спрашивает:

– А ты не собираешься есть? Очень вкусно.

– Я не голоден.

Почувствовав, что его жадность к еде может быть истолкована как бесчувственность, мистер Блум неохотно откладывает в сторону вилку, вокруг зубьев которой обмоталась ленточка феттуччини.

– Послушай, Фрэнк. Я хочу, чтобы ты дал себе срок все обдумать. Поразмысли над тем, как много ты потеряешь и как мало сможешь приобрести. Давай подождем до конца дня, ты еще раз взвесишь мои слова, а перед закрытием снова ко мне зайдешь. Если к тому времени ты не передумаешь, я приму твое заявление и постараюсь наладить какие-то переговоры со «Счетами» по поводу выходного пособия. Маловероятно, должен тебе сразу сказать, потому что в «Счетах» такие прижимистые скоты сидят, но все-таки – вдруг да получится что-то выторговать. А если ты все-таки передумаешь, тогда этого разговора вроде как и не было вовсе. Хорошо?

– He понимаю, что изменят какие-то несколько часов.

– Может быть, и ничего, – соглашается мистер Блум, снова берясь за вилку. – Но никогда не знаешь. А теперь вот что: ты так и не притронулся к своему минестроне, но я не собираюсь мириться с тем, чтобы тарелка отличных феттуччини-путтанеска отправилась в мусорное ведро. Ешь!

Фрэнк распрямляет ссутуленные плечи и послушно приступает к еде. Всякий, кто бросил бы случайный взгляд на эту парочку, на Фрэнка с мистером Блумом, и увидел бы, как они сидят друг напротив друга, мирно отправляя в рот макароны, принял бы их за двух старых друзей, которым уже нечего сказать друг другу, но которым по-прежнему приятно общество друг друга. Да только никто не смотрит на двух неприметных, заурядных пожилых мужчин: ведь этот ресторан украшают своим присутствием богатые, красивые и скандально известные люди.

29

Семь лет несчастья:согласно суеверию, наказание тому, кто разобьет зеркало; римляне считали, что семилетье – срок, за который жизнь (а потому и разбитое отображение жизни) успевает обновиться

12.48

Гордон находит то место, где они с Линдой уговорились встретиться, благодаря скорее везению, чем трезвомыслию. Пока он в состоянии шока бродил из отдела в отдел, умение ориентироваться, по счастью, не покинуло его.

Линда уже ждет мужа у входа в отдел «Осветительные приборы», в руках у нее фирменный пакетик «Дней». Гордон опоздал на три с половиной минуты, и тот факт, что она никак не комментирует его опоздание, при любых других обстоятельствах мог бы расцениваться как сигнал тревоги. Когда Линда не распекает его за какую-то провинность, это обычно означает, что она размышляет о какой-то другой, предыдущей его провинности, куда более серьезной, причем дает ему знать об этом, лишь заставив вволю помучиться в попытках понять, что же он еще натворил. Впрочем, в данный момент Гордона не заботит презрение Линды; его заботит мысль о том, как бы поскорее выбраться из «Дней».

– Пойдем домой, а? – вот первые слова, какие срываются с его языка, когда он подходит к ней, заслоняя глаза от золотого блеска, исходящего из ближайшей галереи.

Этот же свет окутывает лицо Линды каким-то удивительно нежным, ангельским сиянием.

– Что у тебя с рукой, Гордон?