ДНК гения

Говоров хотел было сказать, что ему этот подвиг не повторить, поздно, у него уже есть один имплант – запустил пятерку сверху, не пролечил вовремя, а потом не того стоматолога выбрал и в итоге потерял зуб, пришлось протезировать. Но делиться интимными подробностями с этой малознакомой бабкой ему не хотелось, и он смолчал. И лук зеленый взял, и схрумкал его напоказ и даже не без удовольствия.

– Трусы опять не надел, – не угомонилась строгая бабка. – Запаришься ведь в своем брезенте, потом детей никаких не родишь.

Тут Говоров поперхнулся, но снова сдержался и ничего не сказал.

– У твоего деда четыре сына было – Петр, Василий, Андрей и Иван, – зачем-то сказала бабка. – Петра мы еще маленьким схоронили, далеко отсюда, на Дальнем Востоке, когда дед на военном аэродроме в медчасти служил. Петька непослушный был, удрал из дома в метель, заблудился, нашли только два дня спустя. Василий утонул, когда в техникуме учился. Молодой был, дурной, на спор реку переплывал. Не доплыл… Андрей, отец твой, на мотоцикле разбился. Ну, это-то ты помнишь, наверное.

Нет, Никита не помнил. А может, даже не знал. Ни про отца Андрея, ни про Петра, Василия и Ивана, чьи имена он вообще впервые слышал. Или не впервые?

– Вишни те видишь? Вон ту, которая раскололась, твой отец посадил, а вторую, у которой ствол вилкой, Ваня, брат его.

Вот вишню Говоров и видел, и помнил. Она и в его детстве именно так называлась – «Андрюшкина вишня». Маленький Никитос думал, это сорт такой. На «Андрюшкином» дереве вишни были крупнее и слаще, чем на соседнем, зато на «Ванькином» ветви гнулись под тяжестью урожая – как ни старайся, все не соберешь.

Бабка привязывала к пластмассовому ведру старый чулок, вешала его на перевязи внуку через грудь, дед подсаживал Никитоса на дерево, и он ползал с ветки на ветку, срывая вишни – одну в ведро, две в рот, – и пачкая руки красным соком, а коленки – клейкой вишневой смолой…

– А орех кто посадил? – неожиданно для самого себя спросил Говоров, кивнул на любимое дерево своего детства.

Старый грецкий орех с широкой горизонтальной веткой, на которую Никитос мог запрыгнуть с разбегу, не раз спасал его от контакта с дедовым ремнем.

– Орех сам дед вырастил. Привез из Молдавии тонкокорые грецкие орехи, такие хрупкие – пальцами можно раздавить, и прорастил сначала вот тут, под окошком кухни, тут, видишь, тихое теплое место, а уже на третий год мы деревце туда, в угол перенесли…

Бабка разговорилась, оживилась, разрумянилась, стала рассказывать артистично, иногда даже в лицах.

Говоров вдруг поймал себя на том, что ему, странное дело, действительно интересно.

И на том, что ощущение незримого присутствия деда не прошло и даже усилилось.

Старый упрямый хрыч как будто стоял в окне кухни, опираясь на подоконник, смоля вонючую «Приму» и ухмыляясь в седые усы.

Утро началось с атаки.

Атакована была я, и кем? Родной дочерью.

– У тебя вообще совесть есть?! – ворвавшись в комнату, где я старательно и с наслаждением досыпала последние минутки, оставшиеся до сигнала будильника, возмущенно спросила Сашка.

– Даже с избытком, – пробормотала я, с трудом разлепив ресницы. – А почему ты спрашиваешь?

– Потому что кто-то сожрал натуральный йогурт с льняным семенем, которым я планировала позавтракать!

– Это не я. – Я перекрестилась. – Свят, свят, свят! Чтобы мать у родного ребенка кусок йогурта изо рта вырвала – где ж это видано?!

– А тогда где же он? – Сашка сбавила обороты.

Я села, свесила ноги с кровати, поболтала ими в задумчивости:

– А за арбузом ты смотрела?

Накануне я вернулась домой поздно, и наедаться дареным арбузом на ночь глядя моя юная сторонница здорового образа жизни осмотрительно не рискнула. Я же не стала заморачиваться и просто впихнула гигантскую половинку в холодильник, бесцеремонно потеснив все то, что уже помещалось на полке.

Сашка торопливо умелась в кухню и уже оттуда радостно покричала мне:

– Точно, он за арбузом!

– Не раздавлен? – запоздало обеспокоилась я.

– Нет! Раздавлены яйца.

– Все?!

– Ага! Придется тебе есть омлет аж из трех яиц!

Такой плотный завтрак был для меня совершенно не типичен. Мне следовало догадаться, что это первый звоночек мироздания, запланировавшего для меня сегодня очень необычный день, но я же судья, интуиции в чистом виде не доверяю, мне подавай доказательства…

Я съела, давясь, суперомлет, собралась к выходу и поспешила на работу, мимоходом проигнорировав звоночек номер два: на первом этаже у почтовых ящиков громоздилась кривая башня рекламных газет с портретом Гуреева на первой странице.

Третий звонок принял вид моего помощника Димы, который честно сделал все возможное для того, чтобы быть замеченным. Он встал на повороте метров за сто от здания суда и при моем приближении так яростно замахал белой тряпочкой, что я, конечно же, остановила машину, опустила стекло в окошке и поинтересовалась:

– По какому поводу безоговорочная капитуляция?